Общая тетрадь

Не вынесли. Не выдержали даже краешка правды – зажмурили глаза покрепче и уши заткнули: не надо! Это все «чернуха»! Этак с вами всякую национальную гордость потеряешь! Россия всегда была великой страной!

К середине девяностых годов главные производители «чернухи» – толстые литературно-художественные журналы, кинематограф, рок-н-ролл – либо прекращают существование, либо изменяются до неузнаваемости. «Чернухой» же именуется все подряд – и бесстыжая неоконъюнктура, и то немногое достойное, что поселяет в россиянине чувство вины и ответственности. Россиянин стоит на земле, изуродованной варварской индустриализацией, на человечьих косточках, не оплаканных, не отпетых и не отомщенных, в руинах безбожной и бесчеловечной системы, чуть смягченной общим развитием гуманистических начал цивилизации, – и требует благоденствия, процветания, психологического комфорта, денег, славы и любви.

И не только требует. На скорую руку, на живую нитку, взамен всех государственных институтов налажена первобытно-общинная, пещерная, бойкая система взаимодействия. Непотопляемое жулье, именовавшееся в прошлом «сферой обслуживания», становится главным двигателем этой «срединной», обычной жизни. Потому как не олигархи же, а бедный голодный народ стоит в очереди за дешевыми дубленками, ставит машины в три ряда вокруг пригородных рек и озер и поливает шашлык белым вином. Спрос на разрушение закончен. Новый заказ звучит так: «Жили мы хорошо – а будем жить еще лучше». Новогодняя ночь, схоронившая год 1995-й и открывшая дорогу году 1996-му, приносит народу его «Старые песни о главном».

Гениальность замысла равнялась только блеску воплощения. Безголосые, безвкусные и бездарные певцы (кое-какие просветы все же были; Сукачев обладал актерским даром, Киркоров – голосом, а Свиридова – вкусом) истово пели песни тридцатых-сороковых годов, эстетически оформляя традиции русского камерного алкоголического пения и погружая свой народ в эйфорию психологического комфорта. За праздничным столом всегда найдется пара особ, воображающих, что они хорошо поют, а остальным что – не петь?! Так и на празднике исторического бытия: всегда найдется пара государств, воображающих, что они хорошо живут, а остальным что – не жить?! А вот петь и жить. Бездарным, безвкусным, безголосым, с сильной придурью – обзывайте как хотите, – а петь и жить.

Примерно схожий заказ выполняет птица Феникс Евгений Матвеев в могучей киноэпопее «Любить по-русски». Коллизии нового пореформенного времени воспроизведены им в родимой эстетике деревенского сериала. Таким волшебным образом налаживалась прочная связь времен – тени по-прежнему исчезали в полдень, вечный зов никогда и не умолкал, и все новые перипетии аккуратно укладывались в цепь очередных подвигов и злоключений питомцев Захара Дерюгина. На подлинное искусство это походило примерно как Никита Джигурда на Владимира Высоцкого, Зураб Церетели на скульптора и ХХС на храм Христа. То есть при буквальном совпадении внешних признаков суть отменялась. Судорога отвращения, которая схватывает меня при столкновении с подобными явлениями, лишь отчасти объясняется присущей мне нервностью. Тот же самый голос, те же самые интонации – а дикой, огромной, страдающей души, певшей этим голосом, нет. Те же стены, тот же купол – а все пропитано корыстью, пошлостью и мертвечиной. Казалось бы, что плохого в том, что люди восстанавливают связь времен, хотят жить, петь и радоваться? Что тревожит меня в бойком праздничном оживлении быстротекущих лет? Разве я сама не люблю жить, петь и радоваться?

А тревожит меня то, что Мама явно собралась замуж. И жених мне как-то не особо по душе.

Здесь необходимы пояснения, и вот они.

Пояснения