Обретешь в бою

Только физиономию скривил на правую сторону, чтобы не узнали. Снова анкету заполнил. Прочитал ее Петр, спрашивает, с какого я мартена. И вот тут черт меня попутал, тщеславие, видите ли, взыграло. Подумал про себя: мужик я как будто подхватной, неловко как-то сказать, что до нового цеха не докарабкался. Говорю — с нового. «В ад, — отвечает Петр. — В рай только из старых цехов пускаем. Там люди при жизни геенну огненную прошли, от всех грехов очистились. А в новом что? Охлаждение, вентиляция, механизация, автоматизация. Вода газированная— пупырышки такие от нее поднимаются». Ну, думаю, все. Вопрос решен окончательно и ни в какую инстанцию обжалованию не подлежит. Но прежде чем в ад направиться, решил посмотреть, что же в раю делается. Забор вокруг такой старенький, доски рассохлись, щели в палец. Взглянул одним глазом в щель — раюшники ходят. В белых хитонах, руки на груди скрестили, и у некоторых сквозь лысину уже лучики пробиваются. Пригляделся — Гребенщиков! Я опять к вратам, опять рожу перекосил, теперь на левую сторону, позвонил, заполнил анкету. И опять меня Петр адресует в ад — начальник, матерщинник. Ну, тут я уже не выдержал. Выправил рожу — все равно один конец, да ка-ак рявкну: «Так что, гражданин апостол, оказывается, и здесь блат?!» Нахмурился Петр: «Это еще почему?» — «А на каком таком основании у вас вон тот человек в раю?» — и показал на Гребенщикова. «Тот? — переспросил Петр. — Человек? Так это же цербер. Мы его запустили, чтобы создавал праведникам подобие человеческой жизни, поднимал кровяное давление. А заодно чертей отпугивал, когда к отроковицам пробираются».

Финал этой веселой импровизации был настолько неожиданным, что все покатились со смеху. Однако тайное намерение Збандута никому не пришлось по вкусу, и в группе сообщников сразу же наметился явный раскол.

Глава 13

Рудаев на себе испытал, что такое московская телефонная связь. Чтобы отозвался 09, нужно набрать его, по крайней мере, два десятка раз. Дозвониться до администраторов гостиниц тоже оказалось не так просто. Обзвонил все большие гостиницы, принялся за маленькие. И вдруг — о, радость! — «Балчуг», номер 47.

Однако удача снова изменила ему. На все вызовы — молчание и молчание. Тогда он решил пойти в гостиницу, засесть в вестибюле и не двигаться до тех пор, пока не вернется Лагутина.

Он появился у гостиницы как раз в ту минуту, когда Лагутина выходила из нее. Не дав опомниться, схватил ее, приподнял, крутнул несколько раз и поцеловал куда пришлось — где-то между глазом и носом.

— Принимаю как гонорар за статью, — сказала она охлаждающе, но тут же рассмеялась, взяла Рудаева под руку и медленно повела по улице.

Рудаев принялся взахлеб рассказывать о совещании.

Значения своего выступления Лагутина не переоценивала. К острым статьям в печати уже начали привыкать, и, чем больше их появлялось, тем слабее был результат. Если бы не отчаянный шаг Збандута, возможно, вообще никаких последствий статья не имела бы. Что-что, а отмалчиваться учреждения научились.

Прошли Москворецкий мост, обогнули собор Василия Блаженного. Красная площадь предстала перед ними во всем своем весеннем блеске. Ярко пылали на солнце купола соборов, весело играли окна дворцовых зданий, и даже древняя Кремлевская стена в орнаменте из серебристых елей выглядела свежо и молодо. На брусчатой мостовой озерками стояла вода, в ней азартно плескались голуби.

— Я бы оставила вас здесь, — извиняющимся тоном сказала Лагутина. — Мне нужно обежать ГУМ. Завтра знакомые уезжают в Магнитку, надо кое-что передать.

— Мужу? — ревниво спросил Рудаев.

— Его матери. У меня чудесная свекровь.

— Возьмите меня с собой.

— Что ж, идемте, — нехотя согласилась Лагутина. — Только учтите, хожу я быстро, а у вас размеренная начальственная походка. Перестраивайтесь.

Осчастливленный разрешением быть рядом, он ходил за ней как на привязи, толкался в бесцеремонной толпе, терпеливо ожидал, пока она делала покупки, и носил постепенно заполнявшуюся сумку. Иногда она ставила его в очередь, и он, совершенно не выносивший этого занятия («Не буду стоять, если бы даже давали год жизни», — как-то сказал он матери), безропотно подчинялся ей и даже не одергивал тех, кто пытался словчить, оплатить чек раньше, чем следовало.

Понемногу он поддавался гипнозу своей роли, роли человека близкого, разделяющего тяготы бытовых забот.

— Для ГУМа характерна одна особенность, — вынесла свое заключение Лагутина, когда они наконец выбрались из человеческого муравейника. — В нем есть все, кроме того, что тебе сейчас наиболее нужно.

Он охотно согласился, что это так, хотя понятия не имел, права она или необоснованно придирается.

— А как вам нравится участь вырвавшегося в столицу мужа? — лукаво спросила Лагутина.