Обретение крыльев

– Твою бабушку продали за двадцать долларов, новый хозяин отправил ее на плантации близ Джорджтауна. Утром им давали вареные бобы и горох, и если раб не справлялся с едой за десять минут, то в этот день ничего больше не получал. Твоя бабушка говорила, что всегда ела слишком медленно. С отцом я незнакома. Знаю только, что он был белым, звали его Джон Пол. Хозяину он приходился братом. После моего рождения нас продали. Мать говорила, что у меня кожа светло-коричневого оттенка, и все понимали почему. Новый владелец жил близ Камдена. Мать работала на плантации, я была при ней, а по ночам она учила меня всему, что знала о лоскутных одеялах. Я распарывала штанины старых брюк и подолы платьев и собирала из кусков нечто новое. Мама говорила, в Африке в лоскутные вещи зашивают талисманы. В свои я прятала пряди волос. Когда мне исполнилось двенадцать, матушка стала похваляться перед госпожой, что я могу шить все на свете, и госпожа взяла меня в дом – учиться у их швеи.

Матушка замолчала и пошевелила ногами. Я боялась, что ей больше нечего рассказать. Никогда прежде не слышала этой истории. Слушать ее было все равно что смотреть на себя спящую – проплывают облака, надо мной склонилась матушка… Я позабыла, что за дверью стоит мисс Сара.

Я ждала, и она продолжила рассказ:

– Мама родила мне брата, пока я шила в доме. Она не говорила, кто его отец. Мальчик не прожил и года. Когда он умер, твоя бабушка отыскала для нас дерево душ. Это был простой дуб, но она называла его баобабом, как в Африке. Говорила, что у народа фон есть дерево душ – баобаб. Твоя бабушка обмотала ствол нитками, которые то ли выпросила, то ли стащила, затем привела меня к нему и произнесла: «Отдаем дереву свои души, чтобы сберечь их». После мы встали на колени на ее африканское лоскутное одеяло и отдали дереву души. «Теперь живут на дереве вместе с птицами и учатся летать, – сказала мама. – Если покинешь это место, забери свою душу с собой». Мы, бывало, собирали под деревом листья и веточки и засовывали их в мешочки, которые носили на шее. – Рука матушки потянулась к горлу, ощупала его. – Мама умерла зимой от крупа. Мне было шестнадцать, я научилась хорошо шить. Вскоре хозяин влез в долги и продал всех нас. Меня купил господин Гримке для дома в Юнионе. Накануне отъезда я забрала у дерева свою душу. Хочу, чтобы ты знала: твой папа был золотой человек. Его звали Шенни, он работал на плантации у господина Гримке. Однажды госпожа сообщила, что я поеду в Чарльстон, чтобы шить для нее. Я сказала: «Хорошо, но возьмите Шенни, он мой муж». Она ответила, что Шенни останется работать на плантации и, может быть, иногда я смогу с ним видеться. Ты уже жила во мне, но никто этого не знал. Шенни умер от раны на ноге, когда тебе не исполнилось и года. Он так и не увидел тебя.

Матушка замолчала и вскоре уснула, а я осталась с ее рассказом.

* * *

На следующее утро я проснулась, пошла в уборную и споткнулась о корзину у двери. Внутри была склянка с жидкой мазью и лечебный чай.

В тот день я вернулась к мисс Саре, прошмыгнула в комнату, застав ее за книгой. Она постеснялась спрашивать, что случилось с матушкой, и я сказала:

– Мы нашли вашу корзинку.

Лицо ее прояснилось.

– Скажи своей маме: мне очень жаль, что с ней так обошлись. Надеюсь, она скоро поправится.

В ее словах не было притворства.

– Это для нас очень важно, – ответила я.

Отложив книгу, мисс Сара подошла ко мне и обняла. Трудно было разобраться, что к чему. Люди говорят, при таком различии, как у нас, теплые чувства невозможны. Я не знала наверняка, симпатизирует ли мне мисс Сара или просто чувствует вину? И не понимала, идет ли моя симпатия к ней от любви или от потребности в защите. Она любила и жалела меня. А я любила и использовала ее. Все очень сложно. Но в тот день наши помыслы были чисты.

Сара

За весной пришло лето, я освободилась от мадам Руфин до осени и попросила Томаса чаще заниматься со мной на веранде.

– Боюсь, нам придется прекратить уроки, – сказал он. – Мне и самому пора садиться за учебу. Отец велел приступить к изучению его книг по юриспруденции для поступления в Йель.

– Я буду помогать тебе! – воскликнула я.

– Сара, Сара, контра-ра.

Так он говорил, когда его отказ бывал окончательным и бесповоротным.

Он понятия не имел, какие планы я строила на его счет. На Брод-стрит от биржи до собора Святого Михаила протянулась цепочка контор барристеров. Я мечтала о том, что мы станем партнерами в одной из них и над входом повесим табличку «Гримке и Гримке». Конечно, не обойдется без стычек с членами семьи, но при поддержке Томаса и отца ничто мне не помешает.

Каждый вечер я в одиночку трудилась над юридическими книгами отца.