Обратный отсчет

– Раздеваюсь, – сказала она.

Пижама слетела. Она завертелась, запрыгала, как Ширли Темпл, по траве, по грибам – теперь я точно понял, что выпил, желудок съежился в спазме, как всегда бывает от трюфелей. Я хохотал, хохотал, но ее это лишь заводило. Она была Джинджер Роджерс, Барышниковым, Нижинским, меняла пол, словно в очко играла.

– Можешь лучше? – поддразнила Чартриз.

– Я балерина, Сабрина.

Я сбросил одежду, поскакал Фредом Астером прямо по небу. Мы плясали еще полчаса или три, а потом повалились в траву. Астрономия сверху и – при моем везении – ад снизу. Может быть, мы танцевали в плоскости чистилища? Если христианство право, а Бог, надеюсь, нет, я бы согласился остаться в чистилище – там должно быть спокойно и тихо, очень тихо. Едва ли я вынесу рай с бесконечными семейными пикниками и хором, распевающим: «Боже, Боже, Боже, славим Тебя, аллилуйя, аллилуйя», и прочее, что кончается на «я». Через 6,9 миллиона лет или через неделю все это благолепие слегка наскучит, даже полеты ангелов станут однообразными. «Не окажете ли любезность засунуть вон ту трубу в задницу Гавриилу? Он далеко не Майлс Дэвис».

Точно так же не хочется заниматься содомией с козлами, пачкаться с головы до ног кошачьей кровью, трахаться задницей с ведьмами и сосать сатанинскую сиську. Я в сделки не вступаю, а если б вступил, то задешево продал бы душу.

Нет, мне больше всего подходит чистилище – сиди себе за оградкой, ни от кого не завися. Можно и на забор влезть, никто тебя не пристрелит, пока не перескочишь на ту или на другую сторону. «Ха-ха-ха, я и тут, и там, в обоих твоих частных владениях, что ты со мной сделаешь?»

– О чем думаешь, скажи на милость? – спросила Чартриз.

– О том самом.

Мы трахались, как подростки. Сплошная химия. Койоты пели голосом Эдит Пиаф, светлячки, сбившись в стаю, светили настоящим прожектором, муравьи весело нас щекотали.

Потом спали под провисшим протекшим небом, надутым воздушным шаром галактики, полным воды, что должно было внушать панический страх, а вместо того меня успокаивало. Я знал, что обязан бежать со всех ног по песку и грязи, скользя, спотыкаясь, гонимый каким-то внутренним механизмом, который от мыслей сбоит и дает задний ход. Гаечный ключ тут пока не поможет. Сейчас я – Дитя Природы, да, больше не сверхчеловек, сотворенный мозгами, которые формулируют неразрешимые загадки. Я уволил безумного банкомета, державшего в руках синие карты с вопросами на одной стороне без ответов с другой. Но его снова придется нанять.

В чем главнейшая ошибка обезьяны? В том, что, сгорбившись, встала на задние ноги, головой к небу, стала искать ответа. Каким был первый вопрос, сформулированный на просторечном языке? «Зачем ты, мать твою, двинул меня по башке этой костью? Я тут просто сижу, никому не мешаю, дурак долбаный. Приятно будет, если я эту самую кость запихну тебе в задницу?» Отсюда начинаются все наши беды. Но если можно поместиться в центре сомнения, в действительной точке, отмеченной картографией, расположенной по долготе и широте в точном месте великого смятения, разве мы не избавимся в конце концов от проблемы, отказавшись от попытки к бегству? Не следует вырываться из китайских наручников.

Шарик лопнул, звезды ссыпались в нос, задушили меня. Я готов был кого-то убить. Голова кружилась от воспоминаний. Я был рыбаком со связкой слюнявых сомов. От них пахло сексом.

Я вошел в дом, отыскал буфет с выпивкой, пил скотч, пока не выблевал всю эту рыбу на пол, потом, пошатнувшись, упал в воображаемую лужу, потому что меня не стошнило физически.

– А если ты еще чего-нибудь хочешь сказать, – сказал я далекой своей половине, желавшей узнать то, чего знать нельзя и не надо, – я вобью твою же ключицу прямо в долбаное сердце.

Кто-то помог мне встать, разумеется Чартриз. Не знаю, возможно ли это, но могу поклясться, она излучала любовь, а мне требовалась совершенно особая химиотерапия.

Назавтра я проснулся на диване в два часа дня.

– Я тебя сюда притащила, – объяснила Чартриз с другого дивана. – Жалко, только на рассвете нашла.

Она сидела на хромом стуле, облупленном, перекосившемся под неестественными углами. Курила, что делала, только когда понимала, что сверхъестественное обмануло ее, а то, что она называла судьбой, отвешивало оплеухи, нашептывая: «Все эти твои шаманские штучки – бред собачий, причем ты это знаешь». За короткое время, которое я с ней прожил, на нее как-то ночью нахлынули подобные сомнения, и она вытащила сигареты. Разожгла в себе тоску и досаду, выпуская в дымовую трубу. Выдохнула признание, что живет не в Средние века, и только идиоты клюют на современного Мерлина. Рассказала об этом той ночью в постели, требуя от меня заверения, что она не мошенница. Поэтому я сказал:

– Чартриз, ты не мошенница. Ты настоящая.

Хотел добавить: вроде кока-колы, пенится, одуряет, а все равно дерьмо. Кофеин не волшебство, а химия, как мы с тобой.