Обратной дороги нет

— Да это подвесной бак от самолета! — догадался Леонтьич. — Значит, где-то здесь, лейтенант!

Теперь и Кузовлев видел, что это подвесной бак.

Наверное, при ударе истребителя о воду он оторвался от крыла и теперь, наполненный невыработанным керосином, держался на воде, как поплавок, то показывая белую спину, то исчезая в волнах.

Напав на верный след, они принялись кружить над районом гибели самолета, взяв немного северо-восточнее — именно туда должно было отнести парашют после катапультирования.

— Шлюпка!

… Первым разглядел лодку остроглазый Кулаев. Недаром у себя в Осетии он слыл замечательным стрелком, получал призы на соревнованиях.

— Шлюпка! — он закричал так, словно опасался, что переговорное устройство на этот раз не сработает.

Темная продолговатая лодка лениво рассекала волну. В ней были двое — один сидел на веслах, другой стоял на носу и приветственно махал вертолету.

— А почему деревянная лодка? — тут же спросил Кузовлев. — Почему их двое?

— Ну как же, ну как же, — заторопился Кулаев. Он очень хотел, чтобы один из тех, что находились в лодке, оказался спасенным пилотом. Он так желал незнакомому летчику удачи, что не мог представить себе, будто может быть иначе. — Рыбак его подобрал, вот что!

— Однако, — усомнился Леонтьич. — Однако! Дождь не давал им рассмотреть людей как следует. Кузовлев описал круг, не желая снижаться над лодкой, чтобы не перевернуть ее воздушной струей.

Теперь им махали оба, и у одного в руках был как будто летный шлемофон.

Красная ракета, взлетевшая с лодки, поднялась к самому вертолету, и на миг в кабине все порозовело.

— Он, он, он!

Кулаев даже подпрыгнул от радости на сиденье. Леонтьич, которому такие проявления чувств показались неуместными, довольно поглаживал подбородок.

Кузовлев, тут же связавшись с аэродромом, сообщил о том, что пилот найден и находится на борту рыбачьей лодки, в пятнадцати километрах к северо-востоку от Большого Седла. Земля запросила, сколько у вертолета осталось горючего, и приказала немедленно возвращаться.

К обнаруженной лодке должен был выйти катер, чтобы подобрать пилота.

Весь недолгий обратный путь Кузовлев пел, отчаянно фальшивя, и на этот раз Кулаев не рассказывал ему притчу о слоне, который имел неосторожность наступить на ухо музыканту.

— Ну, отсалютовал? — спросил рыбак.

Невелев, сотрудник морской биологической станции, спрятал ракетницу в карман. Вертолет удалялся, его стрекозье туловище расплывалось в облаках, а вскоре затих и гул.

Они были немало удивлены и даже напуганы, когда вертолет завис над лодкой и плотная воздушная струя от винта качнула их.

Может, летчик думал, что с ними стряслась беда? Хорошо, что у Невелева был сигнальный пистолет и к нему единственная, завалявшаяся в кармане красная ракета.

Он, не раздумывая, выстрелил в воздух: летите, мол, братцы, домой, у нас все в порядке.

Летчик оказался сообразительным: получив такой ответ и, видимо, успокоившись, он не стал задерживаться и раскачивать лодку своим четырехлопастным «вентилятором». Невелев в знак признательности помахал ему вслед шапкой.

БОЛЬШОЙ ПОИСК

Тьма была настолько густой, что Соболев не мог разглядеть стрелку компаса и плыл наугад, ориентируясь только по ветру.

Это был неверный, изменчивый ориентир, ветры в этих местах, да еще в осеннюю пору, способны меняться по нескольку раз в день, но ему важна была сейчас хоть какая-то определенность, хоть видимость цели, иначе он перестал бы грести.

Заметно потеплело, и ему мучительно захотелось спать. Когда подступала дремота и движения становились вялыми, он бил себя по лицу. Странно: щека чувствовала боль, но ладонь не принадлежала ему, словно удар был нанесен чем-то деревянным. Дремота отступала на время, потом он снова впадал в полузабытье.

Был у него один верный, надежный друг, который никогда, ни на секунду не оставлял его, ни в горести, ни в радости. Всю ночь Иван разговаривал с ним и ощущал его поддержку и одобрение.

Еще в юности, в те дни, когда он бродил по черноморскому пляжу, обдумывая свою будущую летную судьбу, он создал идеального Пилота — в его образе слились черты Чкалова, Коккинаки, Маресьева, Гастелло, Покрышкина. Случалось, что Пилот иногда принимал вдруг облик Демина или Крамцова, его учителей и верных товарищей.

В трудные минуты Иван спрашивал у него: а как бы поступил ты? Пилот никогда не уходил от прямого ответа, если требовалось, он был даже безжалостен и суров.

Он был для него жизненным образцом, этот Пилот, правофланговый, на которого следовало равняться всегда и во всем. Он не позволял самоуспокаиваться, зазнаваться, обрастать жирком самодовольства. Он всегда ставил перед Соболевым трудные, казалось, неразрешимые задачи и требовал: «Делай, добивайся».