Обратной дороги нет

— Надо написать коротко: Топорков! — предложил Бертолет. — Чтобы полицаи не разрушили. А после войны, кто из нас выживет, поставит памятник.

— Э! — простонал Лёвушкин. — После войны! Сколько ж их, таких могил, будет после войны! Что уж… Неси какую-нибудь доску, Бертолет.

— Вот так, — сказал Андреев, поправляя дёрн. — Когда беда приходит, один ничего на себя не берёт, другой — столько, сколько сдюжит, а третий — всё на себя валит… А сердце, сердце, оно у каждого махонькое…

Дощечка, прибитая к сосновой палке, была вставлена в дёрн. И надпись на дощечке: «Топорков». Из-за сосняка донёсся гул моторов. Партизаны тревожно посмотрели друг на друга.

— Надо идти, — сказал Бертолет. — Принимай команду, Лёвушкин!

— Нет, — ответил разведчик. — Ты распоряжайся. Вот. — Он протянул Бертолету карту, листок с рисунком, блокнот и — поверх бумаг — карандаш и часы с расстёгнутым ремешком.

— Верно, — поддержал разведчика старик.

— У меня характер не командный, — возразил взрывник. — Не умею я людьми распоряжаться.

— Ничего, зато башка на месте, — сказал Лёвушкин. — А характеру я добавлю. Пусть только кто тебя не послушается!

Он повернулся, как бы намереваясь пригрозить кому-то, кто готов нарушить дисциплину, но рядом не было никого, кроме Андреева и лошадей. И Лёвушкин, опомнившись, махнул рукой:

— Чего там командовать! Невелика дивизия… Давай! В карте ты разбираешься. И не горяч, как я… А нам сейчас очень надо выкрутиться, неясно, что там фрицы удумали!

Бертолет надел на руку часы с треснутым стеклом и обвёл товарищей застенчивым взглядом. Голос его, впрочем, прозвучал достаточно твёрдо, хотя в нём и не было командирских интонаций:

— Ну что ж… Главная наша задача — дойти до реки, переправиться и вытянуть немцев на тот берег. Как и приказывал майор.

— Вот! — сказал Лёвушкин удовлетворённо. — Всё правильно. А говоришь, характера нет!

5

Дорога шла в гору, прямо в сумеречное небо, к угольно-чёрной кряжистой ветле. Ветер гнул ветви старого дерева, один за другим обрывал последние, случайно уцелевшие листья.

— Ползают, — сказал разведчик, когда обоз поднялся на пригорок: снизу, куда уходила цепочка вётел, доносилось негромкое тарахтение моторов.

— Это они путь к реке перерезали! — Лёвушкин зябко поёжился. На пригорке ветер был особенно ощутим.

— Позади тоже гудит, — сказал Андреев. — И гарью доносит.

Бертолет водил хрящеватым носом по карте, высматривал что-то. Сумерки сгущались, и впереди лежала полнейшая неизвестность.

— Вот здесь минное поле обозначено, — сказал Бертолет. — Попробуем пройти?

— Я ещё не ходил по минному полю, — ответил Лёвушкин. — Но видел, как ходят. Покойники были хорошие люди.

— С этой стороны нас сторожить не будут, — серьёзно продолжал Бертолет. — Как раз успеем проскочить к реке… Единственный шанс, а?

— Ночью-то?

— Ночью самое время разминировать.

— Давай! — согласился Лёвушкин.

Дряблый свет располневшего месяца, который нёсся куда-то напролом в мутных облаках, освещал заросшее пахучей сурепкой и сорной травой поле. Бертолет лёг на живот, заполз за межу и пошарил руками в сурепке. Затем, раскрыв перочинный нож, он поковырялся в земле, запустил пальцы куда-то вглубь, сдул песчинки с открывшейся перед ним деревянной коробки и вывинтил взрыватель.

— Лёвушкин! — прошептал он. — Это «два зет»!

И столько радости было в голосе подрывника, словно он ожидал, что Лёвушкин, услышав это сообщение, немедленно пустится в пляс.

— Они в работе лёгкие, Лёвушкин! — И Бертолет пополз дальше. Голова его, как гигантский одуванчик, торчала из жёлтого мелкоцветья сурепки, а тонкие руки работали проворно, словно лапы крота.

Тонким, заострённым прутом он осторожно покалывал поле впереди себя и, почувствовав сопротивление дерева, рыл ладонями землю, закусив губу и сдерживая тяжёлое дыхание.

Он то и дело тёрся носом и щекой о плечо или рукав, отчего тёмное его, обтрёпанное пальто стало мокрым, как от обильной росы. Но пальцы работали, свинчивали взрыватели, и потное лицо Бертолета светилось высшим творческим вдохновением, оно было самозабвенно.

Лёвушкин, ползший следом, втыкал прутики, обозначавшие границы прохода. Аллейка этих прутиков протянулась уже метров на сорок в поле, и груда деревянных коробок росла.

Время от времени в низине, где раздавался гул, взлетали ракеты.

Чуть-чуть посветлело небо на востоке, Андреев ввёл первую Упряжку в узкую аллейку из веточек вербы. Колёса едва не сбивали эти ветки, и старик осаживал лошадь, чтобы не выехать за пределы прохода.

На последних метрах, в сурепке, копошился Бертолет.

— Сейчас, — сказал он осипшим голосом и извлёк последнюю коробку.

Лёвушкин осторожно принял её.

Изогнувшись, как сухой стручок, Бертолет склонился над промоиной и опустил в холодную воду израненные чёрные пальцы. Затем, похлопав озябшими ладонями по бокам, достал блокнот и карандаш. Пальцы, однако, не смогли удержать карандаш, он выскальзывал, и тогда Бертолет, взяв его в кулак, как это делают маленькие дети, крупными кривыми буквами продолжил записи майора: «29 октября. Нет Топоркова. Прошли минное поле».