Обратной дороги нет (cборник)

Но кругом мелкий битый лёд. Мы осторожно перебираемся с льдины на льдину. Лёд шершавый, в застругах, полозья нарт почти не скользят. Но самое страшное — переменился ветер. Он теперь дует с северо-запада, и за сутки нас относит к югу едва ли не на весь дневной переход. Каждый вечер мы с отчаянием смотрим на недоступный берег.

Риттер страшно исхудал. У него болят обмороженные ноги. Он громко стонет во сне.

4

После завтрака я выкинул ещё одну банку из-под тушёнки.

За ночь лёд подвинулся, и впереди у острова виднелась широкая полоса чистой воды. Трижды мы подходили к ней и трижды отступали перед месивом мелкого льда и снега. Мы уже теряли силы, когда впереди открылся идущий на север неширокий канал.

Это был предельный риск. Самое лёгкое сжатие раздавило бы нашу лодку, как скорлупку, но у нас не было другого выхода. Мы гребли изо всех сил и облегчённо вздохнули, когда оказались на чистой воде.

Остров был уже близок. Даже без бинокля можно было разглядеть все трещины в стене ледника. Начался прилив. Лодку понесло на север. Мы помогали вёслами сколько хватало сил. Было ещё светло, когда мы коснулись крепкого прибрежного льда.

Мы вытащили лодку на лёд. Не терпелось подняться на остров, но голова кружилась от усталости и голода. У нас оставалось немного кофе и несколько брикетиков сухого спирта. Мы вскипятили кофе и открыли банку консервов. На дне мешка осталась всего одна, последняя.

Поев, мы смогли двинуться дальше. Неподалёку от нашей стоянки стену ледника наискось пересекала широкая, забитая снегом трещина. Мы оставили сани и лодку на берегу, а сами налегке поднялись по трещине вверх.

К югу от острова лежали ледяные поля. К западу до самого горизонта темнела чистая вода.

Северную часть островка скрывала небольшая возвышенность. Мы поднялись на неё. Рука Риттера сжала моё плечо. Внизу, километрах в трёх, на вдающемся в море мыске стояли два занесенных снегом домика. Возле них высилась мачта радиостанции. Над одним, из домиков развевался на ветру флаг.

Я поднёс к глазам бинокль.

Флаг был красным.

Я долго смотрел на алое пятнышко, бьющееся на ветру.

В бинокль была отчётливо видна траншея в снегу. По ней из одного домика в другой не спеша прошёл человек.

Я выстрелил в воздух. Риттер закричал. Но было слишком далеко, к тому же ветер дул в нашу сторону.

Сгущались сумерки. Идти к станции было невозможно. Мы решили не возвращаться к лодке и саням и дождаться рассвета здесь, на вершине ледника.

5

Мы лежали, засунув ноги за спину друг другу, как меня учил Дигирнес. Спать не хотелось. Я думал, что меня, наверное, давно занесли в списки пропавших без вести, и Нина — её адрес. был указан в документах — получила извещение об этом. Может быть, я смогу завтра дать радиограмму на материк?

Я попытался представить Нину в чужом городе на Урале, в чужом доме, среди незнакомых людей. Сейчас там тоже ночь, осень, наверное, идёт дождь…

— В России есть Красный Крест? — спрашивает Риттер. Он также не спит.

— Есть. А что?

— Может быть, мне удастся связаться с семьёй. Красный Крест должен помогать военнопленным.

— Здесь мирная станция. Просто люди не успели вернуться на материк.

— Всё равно я ваш пленный. — Риттер приподымается. — Вы взяли меня в плен с оружием в руках. На меня распространяется Гаагская конвенция.

Я не расположен обсуждать сейчас вопросы международного права. Мы умолкаем. Сон всё не идёт.

— Как вы думаете, — говорит Риттер, — когда это кончится?

— Что?

— Война.

— Месяц назад вы знали это лучше меня.

Риттер долго молчит.

— Вы молоды, — говорит он после паузы. — У вас нет семьи… Вы не знаете, что такое дети… Mein Gott, la? mich noch einmal meine Kinders wiedersehen![10]

Давно ли я сам был мальчишкой? Как странно обернулись детские мечты. Я бредил Арктикой. Тогда ещё не было ни челюскинцев, ни папанинцев — мы играли в спасение Нобиле, и я жестоко дрался во дворе за право быть лётчиком Чухновским.

— Вы давно были в Петербурге? — спрашивает Риттер.

— Вы хотите сказать — в Ленинграде?

— Да. Для меня он остался Петербургом…

— А для меня это Ленинград. Был недавно.

— Ну и как? Как сейчас выглядит город?

— Обычно. Нормально выглядит. Воюет…

Я никогда не был в Ленинграде. Но мне не хочется признаваться в этом Риттеру.

— Я бы очень хотел побывать там, — говорит Риттер. — Это город моего детства. Последние дни я почему-то всё время вспоминаю о нём… Мы жили на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Жёлтый дом со львами. Рядом был большой сад. Я играл в нём в индейцев… Интересно, что там теперь…

— Во всяком случае, сейчас там не играют в индейцев. Мальчишки Ленинграда умирают от голода… А в дорогой вашему сердцу дом давно могла попасть сброшенная с «юнкерса» фугаска.

Больше Риттер не задаёт мне вопросов.

Не знаю, как он, а я обязательно буду в Ленинграде. Мы приедем туда с Ниной рано утром «Красной стрелой». Снимем номер в лучшей гостинице. В «Астории». Говорят, там очень шикарно. Мы выйдем на Невский. Увидим Зимний дворец, «Аврору», арку Главного штаба. До сих пор я всё это видел только в кино. Я ещё слишком мало видел на земле.