Обольщение. Гнев Диониса

Илья счастлив, видя меня рядом с матерью. Глядя на Женю, на ее привязанность ко мне, он даже умиляется, но не хочет показать этого. Катя его смущает, и мне кажется, что он иногда сурово на нее поглядывает.

– Мстить нехорошо, Катя, и я не восстанавливаю Илью против тебя, но меня это немного забавляет.

– Нехорошо также подслушивать, но зачем же вы так громко говорите под окном у меня?

– Катюша, – говорит Илья – мне странно, что ты относишься к Тане, как к чужой.

– Мы такие разные люди! – отвечает Катя.

– Но Женя, мама, Андрей сошлись с ней.

– Женя и Андрей – еще дети, а мама – сама доброта.

– А ты находишь, что нужно быть или ребенком, или самой добротой, чтобы любить Таню? – спрашивает насмешливо Илья.

– Я этого не говорила, Илюша, но у меня характер не экспансивный, даже несколько угрюмый, я не могу сходиться так скоро с людьми, да еще с людьми, мне совершенно не подходящими.

– В чем же она не подходяща для тебя? – интересуется Илья, и в голосе его слышится раздражение.

– Во всем.

– Это не ответ!

– Ну хотя бы потому, что у нее на первом плане красота, веселье, шутки, а я смотрю на жизнь немного серьезнее.

– Вот как! Я всегда думал, что Таня – женщина, живущая для искусства и семьи, а теперь оказывается, что она умеет только наряжаться да шутки шутить, – говорит Илья насмешливо. – Ты, Катя, хотела бы, чтобы она ходила в черном платье, делала постное лицо, навязывала всем свое образование, свои знания, свой талант.

– Я не узнаю тебя, Илья, – гордо говорит Катя, – ты словно хочешь сказать, что это я кому-то навязываю мои знания!

– Катя, ты несправедлива к Тане.

– Я признаю ее знания, образование, талант, но она сама все это не ставит ни в грош, это все ей нужно только как рамка. Ей дороже ее красивые ноги, чем ее талант, и модная шляпа, чем ее знание высшей математики. Если хочешь знать… я ей не доверяю, Илья, и я не верю в твое счастье с ней.

– Я тоже не узнаю тебя, Катя, – вспыхивает Илья. – Прости, но твои слова производят впечатление, что ты завидуешь более умной, более блестящей женщине.

– Нет! – восклицает Катя. – Я завидую ей только в том, что она отняла тебя от нас! И не требуй ты от меня к ней любви.

– Она отняла меня от вас? Это ложь. Я люблю вас всех по-прежнему, ты это прекрасно знаешь. Но почему я должен отказаться от личного счастья? Отчего мы не можем жить все вместе, взаимно любя друг друга?

– Этого быть никогда не может! Я мечтала, Илюша, первый раз в жизни мечтала, как мы будем жить с тобой вместе. И вдруг эта женщина, чужая мне, несимпатичная мне…

– Довольно, Катя, прости, но слова твои звучат очень странно, как будто бы ты мечтала о каких-то материальных удобствах. Оставим этот разговор. Я вижу, что все это непоправимо.

Он поворачивается и идет в дом.

Катя, пораженная, оскорбленная, сидит молча несколько минут и потом, положив голову на спинку скамейки, горько плачет.

Между Катей и Ильей натянутые отношения, и Марья Васильевна страдает. Пора бы нам уехать.

Я молчала несколько дней и наконец заговорила с Ильей. Я доказывала ему, что он несправедлив, называя настроение Кати капризами старой девы. Я пробовала объяснить, что у Кати ко мне ненависть тела, как есть любовь исключительно плотская, но он шутливо сказал:

– Это ты, Танюша, занимаешься психологией, а для меня это китайская грамота. Я это называю самоковырянием.

– Значит, надо жить только инстинктами?

– Нет, и разумом.

– А когда разум не действует?

– Тогда садятся в сумасшедший дом, – смеется Илья.

– Нет, не шути, Илюша, поговорим хоть раз на эту тему. Почему ты словно боишься этих вопросов?

– Танюша, да я профан во всех этих тонкостях. Это нечто вроде разглядывания своего пупа у факиров. Ну, детка, не сердись! – Он берет меня за руку.

Я не сержусь. Я верю: он простой, здоровый человек, но разве это мешает понимать чувства других?

– Ты ужасно любишь слова, Таня! – говорит иногда Илья.

Да, я люблю слова, красивые слова, слова любви, как люблю стихи, а слова тем и хороши, что, как вдохновенные стихи, идут от сердца, и если это придумано, сочинено, то сейчас же чувствуется.

– Что мне делать, если для меня слова иногда слаще поцелуев?

Ужасно хочется уехать, но я не смею просить Илью об этом. Он так давно не виделся со своими. Он уговаривает их всех переехать в Петербург и жить с нами.

Мне все равно. Я люблю их всех, даже Катю люблю. Конечно, месяц назад я бы очень была недовольна; одна мысль, что в нашу жизнь с Ильей войдет посторонний элемент, привела бы меня в ужас, но теперь я рада. Давайте мне больше забот, привязанностей, больше долга. Чем больше, тем лучше!

Я забилась в саду в кусты азалий и читаю письмо. Зачем? Оно не даст мне ничего, кроме боли и сознания, что всего этого никогда не будет. Я теперь вижу, что не могу расстаться с Ильей, что жизнь моя без него немыслима. Можно прожить без цветов и фейерверка, но без пищи и тепла не проживешь…

Но фейерверк и цветы так красивы!

Сидоренко ходит растерянный, пристально наблюдает за мной и за Ильей и делается то мрачен, то нервно весел. Его, очевидно, мучает вопрос, любим ли мы друг друга.