Оболочка разума

– Все мы знаем, что закон Гиппократа гласит: советский врач не имеет морального права использовать свое положение в корыстных целях. А товарищ Рыжиков неоднократно и постоянно использует своих больных для именно корыстных целей, берет с них взятки. Об этом очень неприятно говорить для чести нашего коллектива, но спросите в хозчасти, откуда взялись строительные материалы и разные там… украшения? Там скажут, что ни одного кирпича для ремонта отделения еще не выписывали, на это и фондов не отпускали. Откуда же все это взялось? Не из воздуха же! Конечно, достали больные, принужденные товарищем Рыжиковым. И достали, товарищи, именно из государственного кармана! Потому что своего-то у нас нету! Это, товарищи, прямое принуждение к воровству! В хозчасти говорят, что столько стройматериалов, которых он проглотил, сроду не выдавали всей больнице на год! А тут крохотное отделеньице, две палатки всего! Откуда эти цветные стеклышки, откуда роскошные люстры? Импортный линолеум? Я думаю, если следственные органы начнут все это искать там, где оно поисчезало, то на больницу ляжет крупное позорное пятно. И пострадают люди, которые именно честно и бескорыстно выполняют закон Гиппократа, не думая о…

– Как пострадают?! – спросил кто-то с места.

– А вот так! Теперь именно на всех будут думать, что здесь работают такие нечестные врачи. Ведь это позор, товарищи, за лечение, за возвращение человеческого здоровья брать с него плату натурой! Это капиталистический принцип! С ним мириться нельзя! И мы не должны мириться, что про нашу больницу будут так думать. Здесь работает множество честных и добросовестных людей – врачей, медсестер, санитарок. Мы должны передать все эти материалы в редакцию, чтобы люди узнали из статьи: мы сами решительно выступаем против всего нечестного, искореняем недостатки в своем коллективе. Именно! Это у нас единственный выход! И еще один пример, товарищи! В главной хирургии был списан неисправный аппарат искусственного дыхания. И вместо того чтобы отправить его по назначению, доктор Рыжиков ночью с сообщниками выкрал его и тайно установил в своем так называемом отделении. Вы знаете, как строго относятся вышестоящие органы к оформлению списания и к добросовестности актов. Так можно мало ли чего насписывать в свой личный карман! Органы ОБХСС еще разберутся с этим хищением и примут свои меры. Но мы не вправе ждать, пока нам укажут на это сверху или со стороны, и до этого мириться с должностным преступлением! Мы именно не вправе как советские врачи, выполняющие свой гуманный долг! А теперь спросим товарища Рыжикова, зачем ему понадобилось не обычное больничное отделение, как у нас всех, пусть скромное, но имеющее все необходимое для именно лечебной работы, а именно интимный уголок? Да, на первый взгляд это красиво, эти цветные стекла, светлые стены, люстры… Как будто это забота о больных. Но это, товарищи, забота о себе! Ведь им с уголовным, якобы больным, Чикиным надо было как-то проводить время! И они открыли у себя попросту танцевальный салон! Да, да, товарищи! У них там под музыку какие-то молодые люди растанцовывают себе, а их койки числятся занятыми! Кого они так услаждают? Что же, товарищи, и мы позволим превратить советскую больницу в сомнительное увеселительное заведение? Нет, не позволим! Я заявляю это со всей уверенностью от имени именно нас всех! Надо еще спросить, какие песни там звучат по вечерам на магнитофоне! Это, товарищи, не наши песни! Это блатные и пошлые песни какого-то там Окуджавы и какого-то Высоцкого! Их слушают в своих компаниях сомнительные стиляги, и им не место в советской больнице!

Знала бы гладкая Ада, воплощение оскорбленной невинности, что доктор Рыжиков пытался даже оперировать под музыку, заявляя окружающим, что под нее и корова доится активней. Последнее слово науки. Но, к счастью, не знала. Но знала, как выбрать момент для доклада. В автоклаве отсутствовали и рыжая царапучая кошка Лариска, и уволенный Коля Козлов, и прихворнувший Лев Христофорович, и дежурящий Сулейман. Впрочем, может, это вышло случайно. Всем же остальным, даже кто видел жалкие обрывки и крохи, украшавшие бывшую прачечную, кто хоть раз видел Жанну, танцующую на костылях, захотелось сбегать посмотреть, что там за дворец с Шехерезадами.

– И пусть отвечает серьезно!

Вот что он не мог – то не мог: серьезно отвечать.

А в этот раз – даже серьезно слушать.

Потому что должен был серьезно думать. «Что делать? – думал он. – Что делать?» И чего не делать… Что делать с тем немым вопросом, который час назад прочитан в глазах той добродушно-строгой женщины, пожилой и степенной. Вот что такое серьезно. Будто не ты консультируешь, а тебя. Такая женщина из породы добродушных, которые хотят казаться строгими. В отличие от сомнительной породы черствых, которые хотят казаться добродушными.

Чаще всего это бывают старые многоопытные учительницы.

Она всмотрелась в доктора Петровича по-учительски проницательно, определяя, выучил он урок или нет. Все люди для нее издавна делились на выучивших и не выучивших.