Оболочка разума

– Ежей давить, петухов потрошить, посуду бить, котят топить, – честно признался доктор Рыжиков.

– Тогда идите в сад и войте на луну, – жестоко приказала Танька.

– В саду холодно, – остановил доктор Рыжиков за шиворот попятившегося Женьку. – И наши слезы будут превращаться в льдинки.

В углу комнаты стояла еще сырая елка, пахнущая скорым Новым годом. Повсюду валялись игрушки. Очень хотелось здесь остаться.

– А крокодильи слезы не замерзают, – сказала жестокая Анька.

– А как звали унтера Пришибеева? – спросила глумливая Танька. – И как по-русски будет субпродукты?

– Подумаешь! Агафон Никифорыч, – неожиданно пробурчал Женька.

Все повскакали с мест и обступили его.

– Че я, елка, что ли? – насупился он.

– А субпродукты – требуха! – торжествовал доктор Рыжиков. – Знай наших, Женька!

Их приняли. С Женьки сняли его старенькое пальто, которое он отдавал с большим сомнением, внимательно проследив, куда его дели. Всем хотелось поскорее узнать, откуда он знает, как зовут унтера.

– Подумаешь, я в драмкружке его играл… – открыл он еще одну свою тайную слабость. – А вы че, елку украшаете?

– Украшаем! – сморщила нос Танька. – Хочешь, и тебя украсим?

– Я тебе так украшу… – начал Женька потихоньку осваиваться.

Черепа ему понравились. Он их ничуть не испугался, а даже ласково погладил, сказав: «Ух ты, черепушечки…» Пощелкал черным ногтем в костяные лбы, поцокал языком.

– Это бывшие люди? – спросил он доктора Петровича.

– Один бывший, – показал доктор Рыжиков настоящую кость. – Остальные, может быть, будущие…

– Какие будущие? – насторожился Женька.

– Которым эти запчасти поставят, – объяснил доктор Рыжиков.

– Ой, и мне можно? – восхитился Женька.

– Если череп самопалом разнесет – можешь рассчитывать, – пообещал доктор Рыжиков.

Женька пощупал свою голову, чтобы убедиться в ее прочности.

– Не разнесет… А он кто был?

Реальный череп не давал ему покоя.

– Не знаю, – вздохнул доктор Рыжиков чисто по-рыжиковски. – В анатомичку попадают сложным путем. Может, из каких-нибудь раскопок… Может, неизвестный, неопознанный…

– Может, мой папка… – чисто по-рыжиковски вздохнул Женька Рязанцев, поглаживая отполированную многими ладонями лобную кость. – Тоже где-то потерялся. Сам из дому тю-тю, а паспорт бросил… Тюкнули где-нибудь, а документов-то нет… Правда же?

– Нет, – сказал доктор Рыжиков. – Это не твой отец. Твой отец живой-здоровый. Может быть, это твой прапрадедушка какой-нибудь… Но, может быть, и мой…

– Вот бы красный фонарь в него всунуть и постучаться в окно! – переключился Женька с философского лада на практический.

– Неплохо… – одобрил доктор Рыжиков, не посчитав нужным добавить, сколько лет назад, еще до войны, этот метод опробывался под обывательскими окнами. Кем – не стоит уточнять. Все мы немножко лошади.

За чаем, когда елка уже блестела и сверкала как царица. Женька вдруг надсадно закашлялся. «Куришь?» – спросили его. Он помотал головой, вытер слезы. Анька с Танькой быстро вскочили и побежали к его пальто. Женька не успел даже дернуться, как они весьма ловко (опыт борьбы с курением мальчишек в классе) вытряхнули из карманов горсть табака, две мятые «памирины» и два обугленных чинарика – НЗ.

– Вот это ну! – удивился Валера Малышев. – «Памир» теперь даже солдаты не курят.

Женька насупился и пробурчал что-то вроде того, что если не воровать, то где наберешь на «Приму». Ему назначили штраф – заучить на выбор один стишок Бернса, если он так любит самодеятельность. Прочитано было следующее:

Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут,
Они правдиво говорят,
Что их владелец – плут.

И:

Король лакея своего
Назначил генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.

Женька долго хихикал, потом с удовольствием повторил их по пять раз каждое. Но тут ему испортили весь компот, начав запоздало стричь ногти и мыть уши, не допуская без этого унижения к зефиру в шоколаде, принесенному Валерой Малышевым от товарищей-кибернетиков, ездивших в командировку в Москву, где тогда его еще было навалом. Конечно, не для Женьки Рязанцева и даже не для Аньки с Танькой, хотя и их симпатии немаловажны, Валера нагружал товарищей. Но за улыбку, озарившую высокомерное лицо Валерии, он был готов пожертвовать добычей и скормить ее даже Рексу.

Это было, конечно, полное оскорбление личности. Но зефир в шоколаде велел терпеть. «Сойдет в темноте…» – сказал Женька, ощутив во рту таяние первого зефирного кусочка.

– Ну, поняли, что такое алгоритм? – спросил Валера Малышев.

– Поняли! – закричали Анька с Танькой. А папа – мужчина?

И ответили сами себе: «Да!»

– Молод?

Анька крикнула «да!», Танька – «нет!», после чего они поспорили и чуть не подрались, но потом помирились и хором спросили:

– Холост?

– Да! – Анька.

– Нет! – Танька.

– Ты что, дурочка, что ли? – дернула ее Анька. – Если нет, то где тогда мама?

Танька расплакалась.

…Отяжелевший и обмякший, отогревшийся Женька тоже спросил из раскладушки:

– А где ваша мамка? Че она плачет?