Облако

— Мой сын уже выполнил свой долг! Конечно, я боялся отпускать его. В те годы как раз Афган свирепствовал, а еще о дедовщине сказывали страшное… Но что было делать? Это ведь сегодня возник такой национальный спорт: косить от армии, — а тогда поди попробуй. Удавалось только единицам.

— А что думаешь об Афгане, а, Петрович? — спросил я Вохрина. — Тоже правильно полезли?

Он не ответил. Было тихо, только в лесу, в сотне метров от нас, буйно скандалили птицы. Я поднял голову и глянул в сторону соседской делянки. Вохрина не было.

— Петрович, ты где? — крикнул я. Он опять не ответил.

Я бросился на его участок. Вохрин лежал, уткнувшись лицом в грядку. Его ладонь в судорожном последнем спазме сжимала стебель осота, другой он держался за грудь. Одного взгляда на его широкую, уже тронутую первым загаром спину было довольно, чтобы определить: Петрович не дышит. Я перевернул его на спину. Лицо Вохрина было бледным, щёки провалились, а челюсти накрепко сжались в приступе нестерпимой боли. Я приложил голову к его грудной клетке и ничего не услышал. Стал я тормошить его, бить по щекам — «Егор Петрович, что ты, родной?!» — тишина…

В страшной панике кинулся я на другой конец поселка. Там был участок Елены Марковны, фельдшера из медсанчасти. «Только бы она оказалась на месте, — молил я на бегу. — О господи!..» Мне повезло. Елена Марковна как раз возилась с кустом смородины. Она поняла меня сразу. Мы побежали назад. Фельдшерица опустилась к Вохрину и стала дышать ему в рот. Потом оторвалась от Петровича и безголосо, с одышкой, прохрипела:

— Езжай, Лапин, за доктором. Кажется, здесь что–то с сердцем…

Она упёрлась обеими ладонями в голую грудь Вохрина и стала делать массаж.

— Не успеть нам, — засомневался я. — Полчаса туда, полчаса обратно…

— Телефона тут всё равно нигде нет, — крикнула она. — Торопись, Паша! У меня ни лекарств, ни шприца под рукой. Буду массировать сердце, а ты гони в райбольницу!

— Да хватит ли сил? — только и спросил я, а потом, не дождавшись ответа, круто повернулся и поспешил к своему «Москвичу».

Через час вернулся со «скорой». Вохрин лежал на земле, раскинув руки в стороны. Лицо его было пепельно–серым, в чуть приоткрытых глазах затаилась темень вселенская, там было пусто и холодно, как в пересохшем колодце. Елена Марковна стояла над ним, немного склонив голову влево и по–крестьянски, по–бабьи сложив руки под грудью.

— Поздно, Паша, — тихо сказала она. — Так и не пришёл в себя, бедняга…

Доктор, приехавший в «скорой», нагнулся к Вохрину, заглянул покойному в зрачки, зачем–то приложил к груди свою трубку, мимолетом и, кажется, скорее машинально, по привычке, нежели осмысленно, попытался отыскать у Петровича пульс.

— Мёртв, — произнёс, наконец, врач и разогнулся. — Чем–нибудь болел? Родственники тут есть?

Я рассказал ему, что Вохрин часто жаловался на боль в сердце.

— Что ж, — хмыкнул доктор, — штука нам знакомая. И–бэ–эс, острая сердечная недостаточность. Возможно, инфаркт.

— Вы уверены? — спросил я.

— Во всяком случае, очень похоже. Впрочем, вскрытие покажет.

— А это обязательно?

— Конечно! Внезапная смерть вдали от дома, в необычных обстоятельствах… Вскрывать будет судмедэксперт.

2. Терновский

Когда я брался за это дело, был уверен, что случай тут банальный, ничего особенного. Обычная это история: «сердечный анамнез», скоропостижная смерть от инфаркта.

Утром пришли секретарша Люся Попова и санитар Серёжа. Люська уселась за свою изрядно потрёпанную «Любаву», и мы приступили к работе.

«Труп мужчины пятидесяти девяти лет, — начал диктовать я, — правильного телосложения, повышенной упитанности. Длина тела 170 см. На трупе надеты синие синтетические спортивные брюки «Рибок», чёрные сатиновые трусы, пёстрые хлопчатобумажные носки. На передней поверхности брюк следы глины. Порядок в одежде не нарушен. Повреждений и следов биологической природы на одежде не обнаружено…»

Люся старательно стучала на своей машинке, ловко успевая при этом затягиваться «Данхиллом». Помню, я ещё подумал тогда: откуда у этой пигалицы деньги на дорогие сигареты? Поговаривали, что она крутит с Серёжкой… Может быть, вот и ответ? У Серёги «бабки» никогда не переводятся. Три ларька в городе у него, магазинчик. И зачем ему эта работа? Для того, чтобы иметь связи с нужными людьми? К тому же зарабатывает он здесь, в морге, судя по всему, гораздо больше, чем значится это в бухгалтерской ведомости…

«Кости черепа и лица на ощупь целы, — продолжал я. — Рот закрыт, язык за линией зубов, все зубы целы. Носовые ходы свободные. На шее повреждений нет».