— Вы нуждаетесь в его услугах. Стена наполовину рассыпалась, войти может всякий, кому взбредет в голову. Если я правильно догадываюсь о том, какие вопросы приходили обсудить с вами эти люди, то вам скоро понадобится не просто стена, а очень высокая и крепкая стена, чтобы защитить свою собственность. Саймон последовал за вами в Лондон, и в этом сомневаться не приходится. Я могу почистить стойла и залатать дыры в штукатурке, но класть камни меня не учили.
Три быстрых шага, и он остановился рядом с ней:
— Ты скажешь ему, кто ты.
Она с вызовом посмотрела ему в глаза:
— Если вы имеете в виду, что я крепостная, то скажу. Он, по всей видимости, и так догадывается, потому что я не горожанка из Лондона.
Он уперся ладонью в стену над ее плечом и склонился ближе; их лица разделяло расстояние в ширину ладони. Что-то блеснуло у нее в глазах, отреагировав на его близость. И эта реакция была страхом. Что ж, после того как он видел, как она улыбалась этому Рийсу, ему наплевать.
— Ты скажешь ему, что ты моя.
— Нет. Это не так.
— Это так.
Ладонь другой руки легла на стену, и Мойра оказалась в ловушке. Их тела не соприкасались, однако исходящее от нее тепло заполняло небольшое пространство между ними, дразня его кожу, пробуждая отклик, обуздать который ему стоило огромных трудов даже на расстоянии.
Он смотрел на нее сверху вниз, ловя ее взгляд, заставляя смотреть себе в глаза. Проявленный вольным каменщиком интерес вызвал к жизни примитивный инстинкт обладания, и он хотел, чтобы она его увидела. Она ответила вызывающим, почти агрессивным взглядом, словно спрашивая, осмелится и сможет ли он заставить ее подчиниться. Он мгновенно почувствовал, как его тело вспыхнуло от дикого желания, и самообладание повисло на единственной тончайшей ниточке.
Выражение ее лица изменилось, смягчилось. Она поежилась, унимая непроизвольную дрожь. Неожиданно она показалась ему хрупкой и уязвимой. Он почувствовал ее возбуждение, ее страх; и это лишь усилило желание.
— Думаешь, я буду стоять в стороне, пока кто-то обхаживает тебя?
— Вы говорите полную ерунду. Он просто зашел попить воды.
— Он следил за каждым твоим движением. И уже придумал повод, чтобы вернуться.
— Даже если и так, вы не имеете права вмешиваться.
— Имею.
— Нет!
Он не мог совладать с собой. Наклонившись, он скользнул губами по ее губам. Легчайшее прикосновение, не более, но его хватило, чтобы тело закричало в подтверждении желания с такой силой, которая ошеломила его самого. Потребность доказать свое право собственности прорывалась на поверхность с целеустремленностью острого клинка.
— Все права на тебя принадлежат мне. Ты моя. Твоя страсть — моя. Думаешь, если я сдерживаю себя, то это не так? Я лишь жду, пока ты смиришься с неизбежностью и тоже признаешь это.
— Никогда.
— Никогда? Тогда давай проверим, насколько это верно. Давай посмотрим, насколько безразличной стала гордая Мойра.
Он поцеловал ее еще раз — пробуя на вкус, кусая, заставляя ее раскрыться. Она попыталась отвернуться, но он держал ее голову обеими руками, не позволяя уклониться от новых поцелуев. Что-то сломалось в ней, как будто хрустнул стержень, на котором держалась решимость. С болезненным стоном умирающего протеста она приняла его и раскрыла губы.
Он впился в ее жаждущие поцелуя уста, и привлек ее к себе, прильнув к так успокаивающему теплу ее тела. Его захлестнуло гигантская волна желаний и стремлений. Он обхватил ладонями ее роскошные ягодицы, прижал к себе, к своей изнемогающей плоти, и снова впился в губы, потеряв самообладание и мечтая лишь об одном — исследовать ее до конца.
— Пожалуйста, не надо…
Протестующий шепот потерялся в прерывистом дыхании между лихорадочными поцелуями. Ее страсть слилась с его страстью и закружилась в едином потоке. И хотя слова, произносимые Мойрой, по-прежнему отвергали его, голод его измученной плоти настолько затуманил сознание, что он не услышал ее мольбы. Одной рукой он поддерживал ее обмякшее тело, другой искал ее соблазнительную грудь. Упругие вершины распаляли жаром его ладонь. Он провел рукой по кругу и ощутил инстинктивное движение бедер ему навстречу. Возбуждение вспыхнуло, нарастая в знакомом ритме.
Не осталось почти никаких мыслей, ничего, что бы сдерживало его или ее. Склонившись, он сдавил губами набухший сосок. Все ее тело, все ее естество затрепетало в ответ. Ткань платья промокла, она прилипла к груди — тонкое препятствие, которого он не замечал, лаская ее грудь губами, слушая удивительную песню ее низких стонов.
Аддис перенес ее к столу и усадил на край. Пока он развязывал шнуровку платья на спине, ее голова покоилась у него на груди. Ткань упала, и на коже обнаженного до пояса тела заиграли отблески слабого пламени камина. Он откинул ее волосы за спину и посмотрел на нее.