Обещание

Хотя с другой стороны... Какой же сладкой болью, тоской должно было сжиматься трусливое человеческое сердце, когда стоишь на пустынном берегу и смотришь (на опять же закатное) бурное безымянное море. Превращение отменилось, все корабли ушли, на острове никого.

А из чащи – протяжный тоскливый призывный вой.

Выходит на каменный пляж могучее заколдованное животное. Пахнет диким зверем.

Ластится.

...А она его гладит потом по квадратной огромной башке и говорит, как Рената Литвинова из фильма «Настройщик»:

– Ничего-ничего, не бойся. Я еще немного с тобой поживу.

ВУНЬО

Вот так и живешь – сначала Иваном-царевичем, потом
Иван-дураком,
потом серым волком, волшебным помощником, потом
Кощеем Бессмертным,
а потом – Бабой-ягою,
а потом иван-чаем, все забивая собой кругом,
растешь, как сорняк у забора, с фиолетовой головою...

«...Понимаете, Федя, вот если представить себе... я забыл, где это есть – не в Альпах, а в Швейцарии, наверное... такие высокогорные плато. Плато устроены таким образом, что к ним ведут ступеньки или холм такой относительно пологий, а может, крутой, а потом уже идет собственно плато – ровная-ровная площадка. А потом опять ступеньки, а потом опять идет ровная поверхность. Вот это и есть стиховая жизнь, да вообще любая жизнь, как восхождение. Идти по ступенькам, идти по плато сначала радостно, а к концу – все тревожней: ты идешь, а тебе все хуже и хуже, кто-то предал, болезнь, чужая смерть, и нужно строить ступеньки. Ты построил, поднялся, идешь, и опять хорошо, но вот любовь кончилась, пищи нет, сил нет, воды нет, и ты строишь новую короткую лестницу. А идешь по последней ровной площадке, и опять все хорошо, хоть и сам стареешь, толстеешь, ну не знаю – раздаешься в плечах, и возможно, рядом вообще никого, а потом поднимаешься на очередной, как ты думал, пологий или крутой холм, а там дверь. А за дверью – ослепительный свет.

...Так вот. Что касается стихов и людей. Ни те, ни другие тебе уже после двери той не помогут (после смерти ни тех, ни других уже нет). Но пока я иду до этой двери? Двадцать лет, десять, четыре года, один... Они же могут быть? Иными словами, я имею право сказать – что я понимаю, что я – такое небесное, больное и одновременно цветущее животное, такая тварь цветная и что мне для того, чтобы дойти правильно до этой двери, нужно время от времени строить эти ступеньки? И встречать этих людей?

И я готов ждать этих людей и стихи годами. Но я хочу, чтобы они мне помогали».

ФЕХУ