Я говорю тебе: – Ведь это я придумалтебя из досок, ветра и огня.А ты мне говоришь: – В 2076 году ты умер,я умер – сразу после. За тебя.Однажды летом – ярким, как открыткас грозой и молнией в середке, без конца —я рухнул в обморок, ударившись затылкомв свое младенчество – без мамы и отца.Но там увидел я – что я там тоже сплю,измученный под марлей мошкарою:не в силах даже шевельнуть рукою,чтобы прижать ладонь к искусанному лбу.Со всех сторон спеленутый конвертом,в тугом кульке и с бантом на боку,я вдруг заплакал – сорокадвухлетнийв своей коляске, как в своем гробу.И я сказал вам: – Ося или Сеня,запомни: все, что здесь останется от нас – каких-нибудь пять-шесть стихотворений,осенних, гулких, яблочных, весенних,ни от чего не защитивших нас.– Зато – ты видел куст, смеющийся над нами,весь в длинных катышках июльского огня:вертлявых белок, тонущих в тумане(то с темно-синими, то с карими глазами),Бориса Дмитрича, двух братьев и меня.«...Папа! Ну я же уже не помню этот свой сон – как историю. С началом и концом. И в чем дело было, и чем сердце успокоилось. Ну да, помню лес, помню тебя, таким моим, но почти совсем мальчиком, как на той фотографии на пляже, когда под отцовским объективом как под прицелом, а может быть, чуть постарше. А я такой, каким я себе часто снюсь: такой высокий белобрысый дядька. И какая-то сила, которая тебе угрожает. И что я тебя хватаю и куда-то тащу. Что мы садимся в какой-то поезд и идем сквозь вагоны, а вагоны все разные, есть такие, как в электричках, а есть такие, как залы в замке. И я тебя тащу через весь этот поезд за руку. Ты испуган, заторможен и отстранен. И один из вагонов оказывается как комната с лестницами куда-то наверх, и по этой лестнице спускается одна моя знакомая – театральная – в длинном бархатном платье, таком старинном. Я кидаюсь к ней и пытаюсь что-то объяснить, прося укрытия. И когда все это говорю, вдруг понимаю, что это не она, а та сила, от которой мы спасаемся. Я выхватываю нож (именно не меч, а какой-то достаточно короткий нож, потому что помню, как какая-то жижа стекает по рукам), начинаю рубить это нечто, а оно уже не моя знакомая, а что-то такое, не знаю, как объяснить... мерзкое. А куски сползаются и соединяются. И я пытаюсь тебя прикрыть и сказать, что ты должен сделать: бежать обратно, а ты стоишь, тихий такой и покорный, и не слышишь меня. По-моему, вроде я тебя все же вытолкнул в тот вагон, из которого мы попали в этот, но этого я уже не помню... Твой Ося».