Ну, вот я и вернулся сюда – в тридесятую эту весну,в тридцатисемилетнюю пыль, в лопоухие столбики счастья...– Я хотел рассказать тебе там,а теперь расскажу тебе тут,про двух мальчиков, двух медвежат, про двух девочек,Рому и Настю...Всех прекрасных, сопливых, больных, безработных,нездешних, не наших,я собрал на апрельском, на майском своем корабле —бедный мальчик в крапиве (с мечом деревянным)+ Света, и Саша,бурундук сумасшедший и девочка на колесе...Только не было сил у меня быть огромной дощатойскворешнейи тянуть соловьиный кадык в лопушнях золотых неудач...– Это кто ж, интересно, у настут такой неземной и нездешний?– Это я, это я тут у вас – весь такой неземной и нездешний,потетешкай меня, послюни, ткни мне в пузо цветнойкарандаш.Потому что я тоже смотрю из своей лопоухой веснына ужасную взрослую жизнь – и никак не могу наглядеться:сколько разных, прекрасных, родных —я когда-то любил и забыл,в 21-м столетье своем, в ненасытном твоем королевстве....Бурундук малахольный помрет, мы схороним его на углуна медвежьем июньском углу, где сцепились малинас крапивой...– Я вернулся сюда посмотреть(потому что потом не смогу)на корабль, на двух медвежат, на двух мальчиков – Олюи Диму.ЧЕРНОВИК
потому что стихи не растут, как приличные дети,
а прорастают ночью, между ног,
и только раз рождаются в столетье
поэт-дурак, поэт-отец, поэт-цветок
1.
Да, вот именно так (а никак по-другому)ушла, расплевавшись со всеми, моя затяжная весна,и пришла – наконец-то – моя долгожданная зрелость.Только что ж ты так билось вчера, мое сытое хитрое сердце,только что ж ты так билось, как будто свихнулось с ума?...Я стою на апрельской горе – в крепкосшитом военномпальто,у меня есть четыре жизни (в запасе), у меня есть письмоот тебя:«Здравствуй, – пишешь мне ты, – я серьезно больна,И у меня нет жизни в запасе. Завтра у меня химиотерапия.Однако я постараюсь выжить, я буду бороться.Ты же – постарайся быть счастлив.Живи, по возможности радостно.И ничего не бойся». – Ну вот я и стараюсь.2.