...И за это за все —за твою несказанную щедрость,за твою беспощадную трезвость,за минутную слабость твою —будет, будет тебетвой обещанный праздник:этот буйнопомешанный прахлегендарная пыльчеремуха счастьябесстыдно раскрытая жизньВЕСЬ ЭТОТ ГРУБЫЙ АПРЕЛЬСКИЙБЕССМЕРТНЫЙ ПИАРвечный воденниковШИПОВНИК
И мальчиком, и дядечкой – нельзя:
кусаю губы, потому что знаю,
что – вот она! – не первая весна
и не последняя... а так, очередная...
Я – сбрасываю кожу, как змея,я – как крапива, прожигаю платье,но то, что щас шипит в твоих объятьях,кричит и жжется – разве это я?Нет, в том шиповнике, что цвел до издыханья,до черноты, до угля – у заборая до сих пор стою, как тот невзрачный мальчикза пять минут – до счастья и позора.Ну что ж поделать, если не совпавшийни там, ни здесь – со мной, по крайней мере —ты пах моей щекой, моей мужской рубашкойеще до всех моих стихотворений.– За все про все одна лишь просьба есть:за то, что мы не были и не будем – люби меня таким, каким я есть,таким-каким-я-нет – меня другие любят....Я не надеюсь, ни с одним из васни там, ни здесь совпасть, – но в это летомне кажется, что кто-то любит нас,имперских, взрослых, солнечных, раздетых.Из душного цветочного огняон нас прижмет к себе, а мы – ему ответим...Еще я знаю, что на целом свете,уже лет десять, больше нет тебя.* * *
Только что ж мне так тошно
в моем ослепительном сне –
по колено в песке, на участке из солнца и пыли –
знать, что всех схоронили, устроили в этой земле
(и тебя в том числе), а меня почему-то забыли.
...Ты мне приснилась постаревшей,какой-то желтой, неуверенной в себе,и все, что есть во мне мужского, содрогнулосьот жалости и нелюбви к тебе.Однако все это – значенья не имело,по крайней мере,по сравненью с тем – как ты,с каким-то детским вызовом сидела —на самом краешке куриной слепоты...Но я не выдержал – свою мужскую муку,и вот тогда – из солнечного сна —ты – старой девочкой, безвременной старухой,ты так внимательно взглянула – на меня.Но все сама отлично понимая,ты поперхнулась собственной судьбой —и засмеялась – вечно молодая —над нашей пошлостью и трусостью мужской....Мой сон прошел, но я не просыпался,и снилось мне, что я плыву во сне,как и положено мужчине, содрогаясьот отвращенья – к самому себе.Надеюсь, верю, знаю – непременнонастанет день, когда при свете дня,с таким же ласковым, бесстыжим сожаленьемодин из вас – посмотрит на меня,и станет мне так ясно и понятно,что все, что есть, – не стыд, не пыль, не прах,а только – розовые голубые пятнав моих смеющихся – еще живых – глазах.