Обещай, что навечно…

– Ты… хоть понимаешь, как ты рисковала? – Она потирает лоб и сглатывает.– А вдруг тебе стало бы плохо, твои бы новоиспеченные дружки… они… они бы знали, что делать?

– Что ты хочешь услышать? – сбрасываю одежду на стул и влезаю домашние шорты и майку. – Что я безответственная?

– Ты бы могла хотя бы носить браслет, где указаны твои данные. – Смягчается голос мамы. – Окружающие тебя люди должны знать о том, кто рядом с ними.

– Нет. – Ожесточенно тру ватным спонжем по лицу, стирая остатки косметики. – Я не обязана им говорить о своем диагнозе.

– Так поступают только эгоисты.

– Плевать.

– А ведь найдутся и те, кто к тебе привяжется и кому будет больно. И это я сейчас говорю не о нас с отцом. Ты постоянно твердишь, что тебе не нужна жалость. Но откуда ты так уверенна, что все люди будут чувствовать именно это?

– Потому что я вижу это каждый раз, когда оказываюсь в больнице. – Огрызаюсь в ответ.

– Ты просто вбила себе это в голову и не замечаешь ничего вокруг. Потому что помимо пресловутой и так тобою любимой жалости, люди могут дать тебе и поддержку. И заботу. И любовь с дружбой. Но им надо знать твои особенности. Если ты приоткроешься хотя бы на миллиметр, ты поймешь, что… да кому я рассказываю? Ты ведь уже давно возомнила себя бомбой замедленного действия и мои слова это так… пустой звук для тебя.

Понимала ли я, о чем она говорит? Да. Принимала ли я это? Не совсем. Ведь для меня признания в болезни были сродни какому-то заявлению о слабости. А я не хотела, чтобы меня запомнили именно такой. Я не хотела так же пересудов за своей спиной. Увы и ах, наше общество ничего другого не умеет, как тщательно перемывать тебе кости и тут же улыбаться в глаза. Но еще больше я не хотела, чтобы люди были рядом со мной из чувства долга. Не хочу быть камнем, который тянул бы их на дно. Пусть они живут рядом и ничего не знают, а о том, чтобы они сильно не привязывались ко мне, я позабочусь лично.

И только я хочу озвучить это вслух, как резкая боль в груди заставляет просто открыть рот и судорожно втянуть воздух.

– Аллегра? – мама и подоспевший на наши крики папа устремляются ко мне.

Папа успевает подхватить меня до того момента, пока я не успела грохнуться на пол.

– Где больно? – он всматривается в мое лицо.

– Вот… здесь… – зажмуриваюсь от нового приступа, но тянусь к центру груди.

– Только без паники, скорая уже едет, – мама уже рядом и поглаживает меня по волосам. – Доктор Эммет тоже в курсе, спешит в больницу.

В действиях моих родителей уже нет ни волнения, ни неосторожных движений. Все четко и слажено. Потому что такое случается с нами не в первый раз. Обычно, я тоже не боюсь. Привыкла, наверно. Ведь появляются вещи, с которыми приходится смириться. Как эти приступы, например. Вот только сегодня все было как-то иначе. И я не могла понять, в чем причина. Именно из-за этого непонятного чувства на меня накатывает и паническая атака. А вот это было откровенно говоря, паршивее некуда.

13. Аарон

В своей жизни я не любил множество вещей. Лук, например, варенный. Цвет фиолетовый. Ранние подъемы и все виды общественного транспорта тоже были из этой категории. Но больше всего я ненавидел больницы. За их процедуры и за напускное радушие персонала, который встретил меня здесь будто бы я просто отлучился ненадолго в нормальную жизнь и затем вернулся к ним вновь. И я знаю, что из всего этого было паршивее: то ли снова видеть больничные стены после пробуждения, то ли недовольную рожу Джейсона.

– Не ожидал, что это случится так скоро. – Холодно звучит его голос.

– Слушай, давай не сейчас, – еле шевелю сухим языком и жмурюсь, – лучше приглуши свет и дай мне воды.

– Дебил, это солнце светит, – огрызается брат, – ты пролежал в отключке всю ночь.

– А, – только и могу сказать ответ. – Ну, хоть шторы закрой.

Даже с закрытыми глазами мысленно рисую его маршрут: окно – тумба с графином – моя койка. И, вуаля, в губы грубо толкается прохладное стекло. С жадностью глотаю живительную влагу и не обращаю внимания даже на то, что большая часть проливается мне за шиворот.

– Сиделка из тебя так себе, но спасибо,– удовлетворенно откидываюсь на подушки. – Только не могу врубиться, что ты здесь делаешь?