Обед в ресторане «Тоска по дому»

Она вспомнила его ресторан, который всегда немного пугал ее. Недавно Эзра переделал квартиру над рестораном, превратив ее в небольшие элегантные кабинеты, вроде тех, какие показывают в старых фильмах (затянутые плюшем комнатки, где злодей пытается соблазнить героиню). Эзра считал, что они непременно понравятся супружеским парам, отмечающим свадебные юбилеи (как у большинства холостяков, у него были забавные, до крайности сентиментальные представления о браке). Однако до сих пор кабинеты заказывали для деловых переговоров лишь бизнесмены и балтиморские политиканы, сверкающие дорогими запонками, перстнями и браслетами для часов.

— Котлеты — это хорошо, — сказал Эзра. — Обожаю котлеты!

Позже, когда они вошли через стеклянные двери в чистенькую современную закусочную, где по стенам были развешаны огромные яркие фотографии — кольца лука и молочные коктейли, — он со счастливой улыбкой огляделся по сторонам. За одними столиками сидели секретарши, за другими — рабочие-строители.

— Все это здорово смахивает на коммуну, кибуц или что-то вроде этого, — сказал Эзра. — Сети стандартных закусочных, куда приходят завтракать, обедать, а иногда и ужинать. Скоро у нас вовсе не останется домашних кухонь — всегда можно будет зайти в ближайшую забегаловку Джино или Мак-Доналда. Неплохая идея.

Интересно, а существуют ли кафе, закусочная, ресторан, чтоб не понравились Эзре? — подумала Дженни. В бесплатной столовой для безработных ему наверняка пришлось бы по душе, что посетители зверски голодны. В какой-нибудь вонючей таверне он обнаружил бы невиданные доселе маринованные яйца. Надо признать, там, где дело касалось еды, Эзра понимал, что к чему.

Пока Эзра ходил за котлетами, она устроилась за столиком, сняла плащ, пригладила волосы, ногтем соскребла с блузки пятнышко от молочной смеси. Странно было сидеть в одиночестве за столиком. Ее постоянно окружали люди — дети, пациенты, коллеги-врачи. От незаполненного пространства вокруг она ощущала какую-то пустоту, невесомость, словно ей не хватало балласта и в любую минуту она могла взмыть вверх.

Эзра вернулся с котлетами.

— Как дела у Джо? — спросил он, усаживаясь.

— Нормально. А как мама?

— Хорошо, передает тебе привет. Я тут принес кое-что… — Он отодвинул тарелку, порылся в карманах куртки и вытащил потертый белый конверт. — Фотографии.

— Фотографии?

— Да. У мамы их полным-полно. А я их нашел недавно и подумал, может, ты захочешь взять себе некоторые.

Дженни вздохнула. Бедный Эзра, он превратился в семейного опекуна — ухаживает за матерью, охраняет их прошлое, регулярно звонит сестре, приглашает ее позавтракать.

— Оставь у себя, — сказала она. — Ты же знаешь, я все равно потеряю.

— Но здесь много твоих фотографий. — Он высыпал на стол содержимое конверта. — Я думал, может, детям будет интересно. Вот, например… — Он перебрал целую пачку фотографий Дженни, молоденькой и суровой. — Вот — вылитая Бекки, а?

На фотографии была Дженни в клетчатом берете, с серьезным лицом.

— Бр-р… — пробурчала она, размешивая ложечкой кофе.

— Ты была такая хорошая девочка, — сказал Эзра и, прислонив фотографию к своей чашке, принялся за котлету.

Дженни увидела на обороте снимка какую-то карандашную надпись и попыталась прочесть. Эзра, заметив это, пояснил:

— Осень сорок седьмого года. Я заставил маму надписать даты. Между прочим, хочу послать некоторые из снимков Коди.

Дженни живо представила себе лицо Коди, когда тот получит фотографии.

— Эзра, — сказала она, — честно говоря, на твоем месте я бы не стала тратиться на марки.

— Думаешь, ему не приятно будет сравнить их с подрастающим Люком?

— Поверь, он их сожжет. Ты ведь знаешь Коди.

— Может быть, он изменился.

— Да не изменился он, — сказала Дженни, — и вряд ли изменится. Стоит только словом обмолвиться о нашем детстве, упомянуть о чем-то самом невинном, и он тут же кривит рот. Ты знаешь эту его манеру. Я однажды сказала: «Коди! Ты прямо как Лоусоны». Помнишь Лоусонов? Они переехали в Балтимор, в наш район, из Нашвилла, из Теннесси, и в первую же неделю все четверо их детей заболели свинкой. Тогда миссис Лоусон сказала: «Мне кажется, это несчастливый город». На следующей неделе у них в подвале лопнула труба, и она сказала: «Ну, это же Балтимор». Потом ее дочь сломала руку… Когда Лоусоны собрались обратно в Теннесси, я пошла попрощаться с ними. Они как раз загружали багажник машины, стали закрывать его и прищемили пальцы младшему сыну. И когда отъезжали, он орал благим матом, а миссис Лоусон крикнула: «Как мы жили здесь, так и уезжаем! Я всегда говорила, что Балтимор — несчастливый город!»

— Не пойму я, к чему ты все это вспоминаешь? — спросил Эзра.

— Дело в том, что если человек копит обиды, то все в жизни кажется ему плохим. А Коди — точно — копит и отравляет себе этим всю жизнь. «Но в конце концов, — сказала я ему, — мы же выстояли. Так ведь? Выросли. И все трое выбились в люди. И еще как выбились!»

— Да, ты права, — подтвердил Эзра, и его наморщенный лоб разгладился. — Особенно ты, Дженни. Врачом стала.