Об исполнении доложить

Пока вызывали Истомина, вернулся старшина, проверявший больничный лист. В травматологии Селиверстов не лежал, на амбулаторный прием к хирургу приходил, приносил акт автоинспекции о том, что его сбила неизвестная машина. Врача, выдавшего больничный, призвали в армию.

Впрочем, со смертью Чухлая эти сведения в значительной мере потеряли свою ценность.

По внешним данным, лейтенант Истомин был совершенно рядовым человеком. Сутуловатый. Гимнастерка, брюки, сапоги, шинель, фуражка надежно послужили воину и поизносились, пока он был в окопах. Неказист, неприметен. Что ж, пожалуй, эти качества окажут добрую услугу во время работы в подполье.

По дороге на аэродром я объяснил ему суть предстоящей операции. Он задал мне несколько вопросов, сразу охарактеризовавших его как довольно опытного оперативного работника. «Когда будем брать? Днем? Ночью? В доме? Вне? Вооружен? Рост? Вес? Не левша?»

Я подробно отвечал на его вопросы. Нарисовал в своем блокноте схемы подходов, расположение служб во дворе, комнат в доме, прикинул, куда и в какое время может отлучиться Сугонюк по хозяйственным надобностям и как мы этим можем воспользоваться. Рассказал о независимом характере пса Пана.

Истомин мягко улыбнулся. Озарилось добротой продолговатое лицо, щедрая улыбка сделала его обаятельным, милым.

— У меня с сельскими собаками пожизненный мир. Дух, что ли, такой. Не трогают: к любой подойду — и не тявкнет.

Пока летели, обсудили с ним несколько вариантов.

— Войти бы без лишнего шума в дом. Ну, к примеру, под видом следователя, — предложил Истомин свой план. — Как-никак, а жена Сугонюка ухайдакала человека. Невольно, не ее вина, защищалась. Но надо в этом обстоятельно разобраться.

Предложение интересное, стоило над ним поразмыслить.

Я думал о моем родном крае: о его славе, о его людях.

…Бывало, летишь ночью, а под крылом море огней. Крупные города, не уступающие многим областным центрам, идут почти один за другим, порою граница между ними чисто условная. Раскидистые, привольные села и старые, оставшиеся от столыпинских времен, хутора.

А сентябрьской ночью сорок первого года за окном самолета царствовала густая темнота. Если и мелькнет огонек, обозначит одинокую ферму или хуторскую халупу, то лишь подчеркнет беспредельность царства ночи.

— Светлово!

Самолетик ткнулся колесами в грунт и вприпрыжку побежал по посадочной дорожке.

К нам подошел капитан Копейка, хотел о чем-то доложить, но увидел Истомина и на полуслове замолчал.

— Это мой помощник. Говорите, — успокоил я капитана.

— Умер на операционном столе, — сообщил капитан. Его жгли эти слова, он давно носил их в себе, а поделиться новостью было не с кем. — Кровоизлияние в мозг. Весь процесс вскрытия я сфотографировал. На всякий случай. Составлен по всей форме акт.

Копейка явно чувствовал себя виноватым. Но смекалистого, расторопного капитана не в чем было упрекнуть.

— Где Надежда? Знает?

— Догадывается. Дежурит в кабинете главврача. Ее супруг — за оградой. Приехали вместе. Как же, беспокоится.

— На ловца и зверь бежит, — сказал удовлетворенно Истомин, будто события так повернулись по его воле. Вообще он был человеком очень спокойным, внешне даже флегматичным.

Копейка не понял реплики. Я пояснил:

— Решено брать. Летели и думали, как вызвать его в Светлово. А Сугонюк здесь.

У капитана — готовый план.

— Зайдем в больницу с черного хода. Наденьте халаты. Его позовет санитарка — побежит как миленький, уж так ему не терпится узнать, что с гостем.

Прежде чем встретиться с Сугонюком, необходимо было побеседовать с Надеждой, разузнать, как реагировал на события Шоха, и исходя из этого выработать тактику будущего допроса.

Когда я приоткрыл дверь в кабинет главврача, Надежда вздрогнула, привстала с дивана. Увидела меня — с невольным облегчением вздохнула.

— Что? — прохрипела она сдавленным шепотом. Это означало: «Умер?»

Я пожал неопределенно плечами.

— Как Шоха-то? Доведался — не обрадовался?

— Язык отняло, — ответила Надежда, начиная освобождаться от скованности. — Ору на него: «Кого в дом привел? Кому с головой выдал?» Хоть бы тявкнул! Ни слова, ни полслова, в летнюю кухню — и к одиннадцатому улью. Затем в подвал. Железный ящичек — под бочку с капустой. Достал автомат, набил деньгами торбу, выправил себе новый паспорт, военный билет и трудовую. Спрятал на огороде, думал, я, дура, не увижу. Пистолетом обзавелся, выгревает за ремнем, под пиджаком.

Приготовился к побегу. Борзов был прав, настаивая на его аресте. Но пока неизвестность мучает Шоху сильнее страха, уж очень ему хочется, чтобы все обошлось, утряслось, успокоилось.

— «Я, — говорит, съезжу в одно место по делам, а ты напишешь, каким боком все обернется. Только письма в селе не бросай, не поленись, выйди в Светлово на вокзал, заадресуешь в Шахты, до востребования, на Шилова Якова Васильевича». Учил меня, как надо отвечать следователю: «Муж инвалид, поехал в Москву к профессору. Стой, — говорит, — на том, что ты пострадавшего не знаешь. Мужа дома не было, а этот принес кое-что на обмен». Наказал приготовить торбу. Набил ее пожитками, сунул водку, привезенную из Ростова.