Об исполнении доложить

— Может, чув про такую шахту «Яруга»? Это на казачьих землях. А за нею верстах в пятнадцати село Степановка… Там у меня жена, четверо детей, сестра с семерыми… Мужик ее погиб в мировую. Меня гражданская замела. Дома из работников остался один мой старик. Земли — не разбежишься, наши бабы все девок рожали, а девкам надел не положен. И вот является в Степановку продотряд. Начальником какой-то матросик… В бушлате… Тельняшка… На бескозырке: «Свирепый». Стало быть, с миноносца.

Казалось, Черногуз рассказывал сам себе. Ни на кого не смотрел, опустил голову вниз. Волнуется. Голос то звенит, то гудит глухо, словно рассказчика поместили в бочку.

— А отец с двумя бабами и одиннадцатью девчонками перебирал зерно, пшеницу отделял от стоколоса. Зиму на картошке да лободе сидели… Крестьянин, он так, сам с голоду опухнет, а семенное сохранит. Матросик увидел зерно, обрадовался: «А ну, дед, сгребай в чувалы, поедет твой хлебушек в голодные города». А что значило отобрать у такой семьи посевное? Обречь на голодную смерть. Дед взмолился: «Мякину с отрубями лопаем… Четырнадцать душ… Вся надежда на новый хлебушек». Матросик говорит: «Ты мне мякину в глаза не тычь, сам жил на картофельных очистках. Но вот сколько я с продотрядом хожу, не было случая, чтобы все зерно без утайки держали на виду. Раза в три, поди, поболее зарыто где-то! Коль сын твой за революцию сражается, а семейка у вас действительно ого-го, я спрятанного хлеба искать не буду, а уж за этот — не обессудь!» Мой дед и плакал, и упрашивал. На зерно лег. А когда пшеницу ссыпали в чувал, бросился на матросика с кулаками. Тот саданул деда раза два… Дед вскоре и отдал богу душу. Показываю я такое письмо полковому комиссару, прошу: «Отпустите». Отвечает: «Не могу. Ты там сгоряча натворишь беды. А письмо напишу. Анархиста надо передать в ЧК». Не передали. Исчез. А мои бабы ничего не посеяли. Плюнул я на все хорошие посулы и прибежал в Степановку. Сдохнуть с голоду своим не дал, заработал кое-что у богатеньких соседей. Потом взялся искать матросика. Как в воду канул. Но через те поиски и угодил к батьке Чухлаю.

Черногуз закончил рассказ, глянул на меня. От того ледяного, полного ненависти взгляда по спине побежали мурашки. «Зачем он исповедывался? Хочет оправдаться? Передо мною? Зачем это ему?» — размышлял я.

Молодую Республику Советов враги пытались задушить голодом. А она, защищаясь, наступала на горло кулаку, гноившему хлеб. Матрос вместо того, чтобы реквизировать хлеб у классовых врагов, отобрал его у многодетной бедняцкой семьи. По выявлению таких фактов, анархистов, вроде матроса с «Свирепого», наказывали со всей суровостью, я был тому свидетелем.

— Ну что, Петя-Мотя, — как-то по-собачьи ощерившись, спросил Черногуз, — пойдешь со мною проверять караулы? Или в подштанниках уже тяжело?

Я не знал, чего хотел этот человек. Но он упорно называл меня настоящим именем, помянул шахту «Яруга». В любом случае мне терять было уже нечего. Я встал.

— Пошли, глянем на ваши караулы.

— Не пущу! — заявила Надежда. — Або меня бери разом! — И шагнула к изголовью кровати.

Но хитрый Черногуз караулил каждое ее движение. Откинул подушку. Наган! Взял его, покрутил барабан, считая патроны. Надежда опять побледнела. Глазища злые. Вот-вот кинется на Черногуза.

Он передал наган мне.

— На-ка, понянчи девичью забаву. У нас тут безоружные на подозрении. Своего-то не имеешь?

— Не имею, — ответил я, чувствуя, как начинает пылать лицо.

Надежда опустилась на стул. Черногуз улыбнулся, зашевелил усами, словно кот. Протянул ко мне руку:

— Дай-ка гляну на наган.

Я передал ему оружие: «Артист!»

Он вынул патроны, ссыпал их с ладони на кровать. Они упали на зеленое шелковое покрывало.

Черногуз сунул наган на прежнее место, под подушку.

— Не будь, Надежда Степановна, тем, чем ворота подпирают. — Сказал и направился к двери. С порога обернулся ко мне. — Не передумал посты проверять?

Я не мог понять этого человека. Но было в нем нечто притягательное. Большая внутренняя сила… И какая-то тайна. Мне хотелось проникнуть в нее.

— Ты, сестренка, за меня не переживай, — сказал я Надежде.

Легко понять, как заволновался Леня, увидев меня в компании начальника штаба банды. Чтобы предупредить возможные необдуманные действия с его стороны, я громко сказал:

— Ну и ноченька, Степан Степанович, хоч глаз выколи.

Черногуз подошел к Лене, похлопал его по плечу. Ничего при этом не сказал, просто дождался, пока появятся четверо всадников. Одного из них спешил, лошадь передал мне.

Часа три мы блудили по дремучему лесу. Удивляюсь, как в этой кромешной тьме Черногуз ухитрялся отыскивать нужную тропу, правильное направление. Начальник бандитского штаба был немногословен. Исповедался в хате у Надежды Швайко — и как отрезало. Пароль за него говорили сопровождающие, один из них инструктировал часовых.

Надо признаться, я совсем потерял ориентир.

Подъехали к какой-то землянке. Лошадей привязали к длинной коновязи. Кони оседланы, только ослаблены подпруги да удила вынуты изо рта.

— Отведай теперь, племяш, — сказал Черногуз, моего угощения.