Об искусстве

История для меня возбудитель, но отнюдь не пища. То, чему она учит, не преобразуется в модели действий, в функции и операции нашего разума. Когда разум бодрствует, он нуждается лишь в настоящем и в себе самом.

Я не ищу утраченного времени, от которого предпочел бы отречься 3. Мой разум находит себя только в действии.

4* То, что в человеке наиболее истинно, то, в чем он больше всего является Самим Собой, есть его возможное — которое его история вскрывает лишь выборочно.

То, что с ним происходит, может не выявить в нем того, чего он сам о себе не знает.

Медь не издаст без удара своего основного — неповторимого — звука.

Вот почему я пытался на свой лад представить и обрисовать скорее Возможное определенного Леонардо, нежели того Леонардо, которого нам изображает История.

5* Существуют авторы, причем известные, чьи произведения суть не что иное, как выделенные эмоции.

Они могут трогать, но они неспособны обогатить тех, кто их создает 4. Рождаясь на свет, они не открывают этим последним возможностей творить то, чего они прежде не знали, и усваивать качества, которых прежде они не имели.

6* Воля способна действовать в разуме и на разум лишь косвенно — посредством тела. Она может повторять, чтобы овладевать, — но, пожалуй, и только.

7* Наша мысль не может быть ни чрезмерно сложной, ни чрезмерно простой.

Ибо реальность, которую хочет она уловить, может быть лишь бесконечно сложной — неисчерпаемой, тогда как, с другой стороны, она может овладевать и пользоваться добычей лишь в том случае, ежели заключает ее в какой‑то несложный образ.

8* Статистическая гипотеза.

9* Эта фраза вызвала настоящий скандал. Но что стало бы с человечеством, если бы все умы, равноценные этому, поступали так же, как он?

10* Знания людей античности были достаточно невелики, чтобы эти люди могли не зависеть от своих умственных позиций.

11* Этот весьма холодный взгляд на механику любви представляется мне уникальным в истории мысли.

Когда любовь столь бесстрастно анализируется, на ум приходит множество странных идей. Какие нужны околичности, какое многообразие средств для того, чтобы совершить зачатие! Чувства, идеалы, красота выступают здесь как условия раздражения определенного мускула.

Сущность функции становится чем‑то необычным, а ее осуществление страшит, прикрывается…

Ничто так наглядно не обнаруживает величайшую опосредствованность естества 5.

12* В конце концов, только чувства для нас существенны. Разум (деление школярское — пусть так!), по сути, важен для нас лишь в связи со всякого рода воздействиями на нашу чувствительность.

А между тем эта последняя может достаточно долго отсутствовать, не вызывая, однако, смерти. Как сказал бы теолог, душа в этом случае отнюдь нас не покидает. Но наше «Я» полностью на это время утрачивается. То, в чем выражается наше тождество по отношению к нам самим, исчезает бесследно, и возможность его restitiitio in integrum * зависит от малейшей случайности. Это — все, что мы знаем определенно: мы можем — не быть.

* Целостного восстановления (латин.).

Вечер с господином Тэстом

Vita Cartesii est simplissima… *

* Жизнь Картезия предельно проста… (латин.).

По части глупости я не очень силен. Я видел много людей, посетил несколько стран, в известной мере участвовал в различных затеях, без любви к ним, ел почти каждый день, сходился с женщинами. Я вспоминаю теперь несколько сот лиц, два-три больших события и, может быть, сущность двадцати книг. Я не удержал ни лучшее, ни худшее из всего этого: сохранилось то, что могло.

Эта арифметика избавляет меня от удивления перед тем, что я старею. Я мог бы также подсчитать победные мгновенья моего ума и представить их себе объединенными и спаянными, образующими счастливую жизнь… Но, думается, я всегда знал себе истинную цену. Я редко терял себя из виду; я ненавидел себя, обожал себя — потом мы вместе состарились.

Не раз мне казалось, что все для меня кончено, и я прилагал все усилия, чтобы завершить себя, тревожно стремясь исчерпать до конца, осветить какое‑либо тяжелое положение 1. Это позволило мне познать, что мы расцениваем нашу собственную мысль больше всего по тому, как она выражена другими. С тех пор миллиарды слов, прожужжавшие в моих ушах, редко потрясали меня тем, что хотели заставить их выразить; и все те слова, которые сам я говорил другим, я чувствовал отличными от моей собственной мысли, — ибо они становились неизменными.