О том, что есть в Греции

Вылила кипящий соус в форму, положила орзо из расчета один к двум – и в духовку, на двести градусов и двадцать пять минут.

Вышло из печки румяное, душистое, волнующее, как первый поцелуй, как весенний ветер, как хорошее стихотворение.

Ювеци у нас дома – любимое блюдо. Его готовила еще моя свекровь. Спрашиваю мужа:

– А что было самое вкусное в мамином ювеци?

– То, что она его делала каждую неделю!

Сердце города

На рынке царит клубника, поздние апельсины идут в нагрузку с обидным, незаслуженным напутствием – «на мармелад». Они все так же прекрасны: остро-сладкие, сочные, но увы! Как только появилась эта молоденькая профурсетка, старички апельсины стали не нужны. На каждом втором прилавке пирамиды из красных ягод, вырабатывающих приторный кондитерский аромат.

Продавец ревниво нахваливает свой товар:

– Моя – сегодняшняя. Самая сладкая! У нее и справка есть!

В его интонации поверх коммерческого интереса различается волнение творца за собственное детище; хорошо известно, что «сверх меры свои нравятся людям стихи».

Узкую тропинку между прилавками перегородил обширный поп, проповедующий продавцам критских сыров: – Ты думаешь, что такое пост? Не есть мяса? Ха! Ошибаешься! Пост – это когда ешь мало мяса!

Его слегка хмельные апостолы воодушевленно соглашаются и угощают пастыря гравьерой.

Прокопий нарисовал огромные афиши с субтитрами. Развесил их над рыбами. Дал голос немым. Лаврак философствует. Над ним табличка: «Я – начало». Дорада настроена по-боевому: «Ищу соперника».

Старуха с белой, как у маркизы де Помпадур, кожей выбрала дораду.

– С вас пять восемьдесят, – говорит Прокопий.

Старуха не двигается. Молчит. Пауза затягивается. Очередь переглядывается – что это с ней? Отшибло память? Помпадур открывает рот и царственно роняет:

– Ошибаешься. Пять!

Прокопий разводит руки, как в реверансе.

– Как вам угодно, мадам!

На входе стоит передвижная жаровня, где продают самую древнюю греческую еду: свежезапеченные шашлычки из свинины и курицы. Покупки сделаны, можно отдохнуть. Выпить холодного пива или вина. Посплетничать. Две женщины средних лет, обложенные многочисленными пакетами с помидорами, зеленой фасолью, баклажанами, острыми рогатыми перцами и красными сладкими, вполголоса обсуждают мужей:

– Мой, знаешь, предпочитает миссионерскую позу.

– Хм. А вот мой – атеист…

Мужчины, как положено, критикуют правительство. И в целом Грецию.

– Ни одно другое государство не делает таких вопиющих глупостей! – в запале говорит Пантелис, один из ораторов, одетый, как пацак из фильма «Кин-дза-дза», в какую-то заношенную хламиду. – Придумали тоже. Обесценить центр! Центр столицы. Вывезти оперу! Реку Кифиссос закатать в бетон. А ведь Кифиссос, между прочим, бог! Люди тоже давно на окраины выехали. И теперь по улицам бродят только несчастные туристы, которые не понимают, что центр – это не Афины. Афины здесь, у нас.

Может, Пантелис ошибается и сердце города не в Агиос-Стефаносе. Но, без сомнения, здесь слышно, как оно стучит.

Время мандаринов

Когда гуляешь с ребенком, тянуться приходится медленно, нога за ногу, потому что его интересует все, что в нижнем ярусе. Периодически он упирается и притормаживает. Остановки называются так: «Обломок пластмассовой машинки», «Серебряный фантик», «Огромная какашка» (о черт!), «Проклятия и газон», «Сдувшийся воздушный шарик», «Рынок».

Крики зазывал на уличном рынке раскатисты и величественны, как возгласы дьяконов на архиерейской литургии. Две женщины стоят неподалеку от прилавков с рыбой и разговаривают:

– У Мины? У Мины никогда не беру. И не понимаю, почему у нее всегда столько народу.

– Ну, у нее всегда дорада очень свежая. А ты почему у нее не покупаешь?

– Да потому что она спесивая, сил нет! Вечно в этих навороченных солнечных очках, вечно меня не замечает! Я по полчаса ждать ее внимания не намерена! Вот ты сама хоть раз видела, чтобы она сняла эти свои дурацкие очки и посмотрела на тебя, как человек?

– Послушай. У Мины одного глаза нет. Ты что, не знала?

– Нет… Черт. И что же мне теперь делать? Наверно, я ее обидела…

– Ну, что делать, это ты сама решай. Но дорада у Мины очень свежая…

К фургону, в котором на решетке запекают шашлычки, колбаски и кебабы, выстроилась небольшая очередь.

– А куриные есть? – волнуется женщина. – Я за праздники прибавила четыре кг! А это, между прочим, целый размер.

– Конечно, есть.

– Картошки мне не кладите! Ни-ни!

– Хлеб тоже не класть?

– То есть как это не класть?

– Я так понял, что вы на диете…

– На диете, да. Но как можно без хлеба?

Прямо за фургоном на траве стоят пластиковые столики и стулья. Здесь расположилась мужская компания. Объемные полиэтиленовые пакеты, распертые покупками – брокколи, шпинат, порей, картошка, – свалены под ноги. На столе жареное мясо, белое вино, шкурки апельсинов. Они молчат. Вздыхают. Смотрят в небо. Отпивают за себя и «за все христианы». Закуривают. Потом один из них замечает:

– Хорошо сидим! Как министры!

– Ты что, с ума сошел, – возражают ему. – Что министры в жизни-то понимают? Мы сидим гораздо лучше!