О том, что есть в Греции

– Она встретила мужчину, он, конечно, обещал жениться. Врал, конечно. Все они такие, я-то знаю. Я ей и говорю – погодь переезжать. У меня две машины: одна кабриолет, вторая джип. Мы засели в моем джипе за углом. И сняли голубчика на камеру, как он с другой шалавничал. Потом он к ней приходит, разливается – люблю не могу, а я ему – рраз! Видео показал на компьютере. Кстати, компьютер тоже я ей купил. За 600 долларов, по интернету. В общем, они расстались, но она все равно что-то тосковала и упрямилась, хотя я ее и на кабриолете катал, и в таверны водил.

– Вы ходите в таверны? А как это возможно при вашей… м-м… при вашем сане?

– Ну, во-первых, работу я заканчиваю рано, в 12. Потом свободный человек. Во-вторых, в таверну идет не священник. В таверну идет учитель!

– А что с ней стало?

– С кем?

– Ну с той русской из Узбекистана?

– А, с этой-то. Ну, я пришел как-то к ней, смотрю – дверь открыта, она лежит в коридоре на полу. Таблеточки. Я-то все это знаю. Отвез в больницу, посидел с ней, врачу заплатил. Потом звонил – она трубку не берет. Приезжал – дверь не открывает. Ну да бог с ней. Дай-ка мне свой телефон.

– Э-э, а зачем вам?

– Слушай, – патер внимательно посмотрел на меня, передвинув вниз по переносице очки. – Просто послушай меня. Я знаю про жизнь. Мне каждую неделю исповедуется туча женщин. Я тебе такое могу рассказать! Даже богачки на «портах» живут с жеребцами-албанцами. Все, все женщины хотят «коко», что бы там они о себе ни воображали! Слаткий мой девочка… Чего молчишь?

– Ну, – говорю, – даже не знаю, что сказать.

– Да ты бука! Нет! Не поведу тебя в таверну! Кстати, у меня две машины – кабриолет и джип, я говорил?

– Говорили.

– А почему у тебя руки холодные? Ты влюблена? Это у нас в Греции примета такая. Смотри, какие у меня часы. – Он обнажил желтую, как чебурек, руку. – Золотые! Так ты ничего не хочешь спросить?

– Вот вы на платформе пакистанцам говорили, что Бог хочет любви, а сами как-то странно подкатываете с тавернами. Разве это любовь?

– Так это Богу нужна любовь, – спокойно ответил отец Панайотис. – А я человек и хочу «коко».

Я вышла на платформе в Пирее. В порту истерично мяукали чайки – дрались за оброненную кем-то булку. Низко пролетел самолет, растрескал непрочную зимнюю эмаль неба. Толстая дворняжка заигрывала с продавцом сувлаки – пыталась подпрыгнуть, но из-за чрезмерных габаритов зада ее заносило, как «Икарус» на повороте. Я бежала, надеясь все-таки успеть вовремя, хотя в нашем мире ни в чем, решительно ни в чем нельзя быть уверенным.

Парикмахер

Жизнь в сельской местности сродни аскезе. Здесь настолько нищаешь духом, что любое, даже ничтожное событие служит поводом для сюжета. Видите ли, город более щедр на литературу. Персонажей больше, колорит, городские сумасшедшие, в самом тесном смысле слова. В деревне не посамовыражаешься, еще осудят. Общество маленькое и пуританское. Попробуй не поздороваться с соседом, господином Афанасием, – будет целая история. А в городе все равнодушны. Сходи с ума – не хочу. Свободен. Не знаю, может быть, я просто завидую? Я люблю жить в центре, курить, сидеть в маленьких кафе без дела, ходить пешком по улицам, подглядывать за чужой жизнью на балконах. А вместо этого у меня теперь «свежий воздух»!

Поэтому я езжу стричься в Эксархию, к Димитрису. Димитрис – парикмахер. Маленького роста и такой худой, что в аэропорту у него проверяют вены. Народу у него битком, но не по делу, а поболтать: парикмахерская работает как клуб. Да, собственно, это и есть классический барбер-клуб. Здесь курят, пьют чай и кофе. Помещение грязноватое, темное, хотя витрины вроде мытые и кругом, понятное дело, висят зеркала. Публика контрастная, сборная, разношерстная, вроде Ноева ковчега. Рядом с тетенькой в очках «Шанель» расположился мужик со свалявшимися дредами и прокуренной желто-белой бородой почти до пояса. Читает португальский словарь и возмущается: «Ну что это за уровень! Это же для школьников, простите!» Солнце выжгло его футболку настолько, что нельзя угадать ее родной цвет. Кроме того, ее ворот растянут в откровенное декольте. В него видно безволосую грудь, которую он иногда тихонько почесывает. Глаза у мужика мудрые, проницательные, как у Махатмы Ганди.

На диване сидит музыкант. Он нарочно устроился напротив зеркала и затеял длинный монолог. Говорит и глазеет на свое отражение. Наговорившись, музыкант взбирается по крутой винтовой лестнице в комнатку наверху и принимается репетировать. Неопытному уху может показаться, что он играет на бузуки, но это не так. Он играет на уде. Уд – древний персидский инструмент, дедушка гитары.

В парикмахерскую заглядывает хмельной бомж. Честно говоря, он почти не отличается от «нормальных» посетителей – здесь все одеты, как герои «Отверженных». Его выделяет только короб с тряпьем, который он носит с собой, как улитка раковину. Димитрис роется в карманах, выводит бомжа и уже на улице дает ему монетку.