О Толстом

Был ли он счастлив в последние годы жизни? Хотя бы в последние ее часы, исполнив то, что он считал долгом? (Последние написанные им слова: «И все на благо и другим, и главное мне».) Думаю, что жить ему выло тяжело и с каждым годом все тяжелее. Горький приводит его слова: «Халиф Абдурахман имел в жизни четырнадцать счастливых дней, а я, наверное не имел столько...» Бесконечно тяжело было ему и умирать. Ведь для него «клейкие листочки» не были литературным образом, как для Достоевского, который в жизни на эти листочки не обращал ни малейшего внимания. В будущую жизнь он верил плохо. «Как-то спросил себя: верю ли я? Точно ли верю в то, что смысл жизни в исполнении воли Бога, воля же в увеличении любви (согласия) в себе и мире, и что этим увеличением, соединением в одно любимого — я готовлю себе будущую жизнь? И невольно ответил, что не верю так, в этой определенной форме. Во что же я верю? — спросил я. И искренно ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом...»

Перед неожиданностью этой замены будущей жизни добротою, перед этим бешеным логическим скачком, невольно теряешься. Он говорил еще и не то. Он себя спрашивал, нельзя ли вообще обойтись без Бога, хотя бы в целях единения «с безбожниками и агностиками». Правда, от этой мысли он отказался. Но почему? От нее, по словам Льва Николаевича, ему становилось слишком тяжело. Да ведь, может быть, нелегко и безбожникам и агностикам?

За несколько дней до своей кончины он записал ночью в дневнике: «Мне очень тяжело в этом доме сумасшедших». Очевидно, он имел в виду Ясную Поляну. Но понимать можно и шире.