О смелых и умелых (Избранное)

А потом всю дорогу молчали. Ничего не говорили, только пальцами я указывал, а он рукой команду подавал. Прямо через канаву, через сломанный мост. Вперед. Одни — вправо, другие — влево…

А потом: «Кто идет?» Сабельный лязг. Выстрел. «Ура!» Взрыв гранат. Ругань. Командир дал шпоры. Конь вынес нас на берег Мокши. Туман вдруг рассеялся, и мы увидели, как из лесу выплывают навстречу черные, свежесмоленые дощаники, полные конных и оружных.

— Пулеметы к бою! — приказал командир.

Пулеметчики выросли как из-под земли. Уложили ученых коней своих наземь и, приладив к седлам ручные пулеметы, ударили чуть повыше воды.

Свистели пули. Кружились в разливе расстрелянные дощаники. Прыгали на льдины кони и, подхваченные рекой, уносились в туман. Лязгали сабли в сараях, в огородах, на сушилках. До последнего дрались главари банды, не давались живьем.

Ну, да ведь без масс долго не повоюешь. Перещелкали их наши всех наперечет. Ветеринар после сосчитал и сказал:

— Все! Сколько коней, столько было и людей. Кони, как видите, все серой вымазаны стоят, а всадники в грязи лежат… Могу доложить, что я специально устроил лечение конского состава, чтобы задержать банду, не пустить ее с плацдарма на простор.

— Похвально, похвально, — сказал красный командир.

Он почему-то избегал на меня смотреть, сколько я ни заглядывал ему в глаза. И, хотя были мы в одном седле и могла нас навек породнить одна пуля, чего-то он от меня все отстранялся. Наверное, неловко было из-за конников. Затерялись они действительно в сене. Лошади их спасли. На высоком месте к стогам вышли. Там их и отрезал разлив. Такая была высокая вода этой весной, что даже потопила незатопляемый остров. Вот пришел за ними дощаник, и видят гребцы — чудо! На вершине стога военные кони стоят и знай себе сено жуют. А под ними конники лежат, укрылись и спят, как праведники…

И смех и грех! Как же гневался командир на неудачу своих разведчиков, а все-таки предо мною слово свое сдержал — позвал ветеринара.

— А ну, — говорит, — товарищ, выберите лучшего коня с точки зрения пригодности к плугу…

Короче говоря, конь этот теперь у нас. Ветеринар вылечил не только коня, но и меня — здорово я простудился в этой заварушке.

Простил я ему подзатыльники и все его подходы к Надьке. Шут с ними! Сами разберутся, где огонь, где вода, не маленькие.

Такая-то вот была охота. Не только я корову не прострелял, лошадь в безлошадный дом приобрел. А на первого зайца дробинки не истратил. Взял живьем.

Где же теперь этот заяц, ушастый проводник мой по заливным лугам? У нас, в доме. Заяц бы, может, и убежал, а то — зайчиха. Куда ей от детей? Полное решето зайчат. Вся сельская детвора так и шныряет к нам через порог. Кто морковь несет, кто репу. Уж очень смешно ушастые малыши хрустят, губами шевелят.

Кто моему рассказу не верит, пусть зайдет и сразу убедится. Зайчата в решете. Справа от двери, под лавкой.

И веселый паренек рассмеялся вместе со слушателями. Кто же мог ему не поверить, когда он рассказал известный нам всем факт!

ПЕРВОМАЙСКАЯ ЛОДКА

Началась моя дружба с Советской властью на рыбалке. Поначалу я ехидно усмехался: смотрю, идет наша «власть на местах» босиком… Два удилища на плече и рубаха распояской. Вот в каком виде шагает по лугам ни свет ни заря председатель уездного исполкома!

Даже чибисы, на него удивляясь, громче спрашивают «чьи вы?», а в кустах, как подойдет, сразу замолкают мелкие пташки. Гроза уезда!

«Займет, — думаю, — мое приваженное место, и слова не скажешь».

Взял я и шагу прибавил. И он поторопился.

Спустились мы, словно вперегонки, к реке. Цна течет тихая, теплая, и от воды парок струится, как от парного молока.

Размываю лески, а у самого руки дрожат. В тишине слышно, как лещи и язи губами чмокают… Из омутов высовываются, тину отплевывают… проснулись. Чу, сейчас пойдет самый клев!

Занял свое заветное место. Втыкаю удилища в берег, набираю на руку семь колец волосяной лески и кидаю подальше. На каждом крючке выползок в палец толщиной… Живой, шустрый, сам рыбе в рот вползет.

Кошу глазом — сосед мой закидывает не по-нашенскому. Кладет лески у самого края берега, удочки на берег и сам от воды за куст хоронится и садится на сухую кочку. И замечаю, червяков надевает маленьких, красненьких, бантиком… На насадку, как и мы, плюет.

«Ну, — думаю, — не поможет. Чего это около берега? Лягушек тебе портфелем ловить, а не лещей таскать…»

У меня дело ходко пошло. На окуневую стайку напал. Один за другим с ходу рвут. Вымахну на берег, щетинятся, толстые, глазастые… Крючок вынимаю — нарочно на весу подольше держу: смотри, мол, начальство, как тебя простой парень облавливает! А всего уезда председатель сидит, смотрит на свои поплавки, трубочку покуривает, а на кукане у него — хоть бы малявка.

Неловко мне стало, ведь власть-то наша… Уступлю-ка я ему свое место.

Вымахнул окунище, самого большого, показал ему и шепчу:

— Эй, рыбак… давай на хорошее место… потеснюсь!

А он мне пальцем грозит с левой руки, а правой рукой к удилищу тянется.