О процессе цивилизации. Том II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации

Во французском центральном органе власти напряженность в отношениях двух сословий, постоянная открытая или скрытая борьба между ними находили выражение в том, что весь административный аппарат был монополией буржуа, тогда как весь придворный аппарат в более узком смысле слова состоял из дворян. В XVII в., когда покупка постов привела к угрозе обуржуазивания, двор был окончательно монополизирован дворянами. Еще Ришелье в своем «Завещании» настаивал на том, чтобы доступ ко двору был закрыт для тех, «кто не имел счастья родиться дворянином»[131]. В итоге Людовик XIV до предела сузил доступ буржуа к такого рода придворным должностям. Но и он не закрыл его совсем. После ряда предваряющих движений, послуживших выражением процесса взаимной проверки социальных интересов дворянства и королевской власти, двор, наконец, получает свой четкий облик: с одной стороны, он представляет собой место кормления дворянства, с другой стороны, — выступает как орган приручения старого воинского сословия и как инструмент власти, позволяющий господствовать над ним. Вольная рыцарская жизнь окончательно уходит в прошлое.

Для большей части дворян прискорбным было не только их экономическое положение — у них сужаются пространство действий и жизненный горизонт. Доходы невелики и ограничиваются тем, что можно получить с земельных владений. Эта ограниченность существования теперь не компенсируется походной жизнью, сменой мест во время войны. Даже в военное время дворянин сражается теперь не как свободный рыцарь, но как офицер, обязанный подчиняться строгому порядку. Только счастливый случай или связи в верхах позволяют какому-либо представителю провинциального дворянства подняться в слой с более широким жизненным горизонтом, с большими возможностями развития и более высоким престижем — в круг придворной аристократии.

Эта меньшая часть дворянства состоит при королевском дворе и находит новое отечество в Париже и его окрестностях. При Генрихе IV и Людовике XIII для отдельного дворянина, принадлежащего к придворному кругу, было еще не так трудно сочетать служение при дворе с пребыванием в собственном имении, перемещаться от двора одного князя ко двору другого. Хотя и в то время уже существовало придворное дворянство, возвышающееся над более широким слоем провинциальных землевладельцев, но это сообщество является еще в значительной степени децентрализированным. Опыт ранних лет, испытанный во времена Фронды Людовиком XIV, способствует тому, что этот король последовательно и жестко проводит линию на сосредоточение аристократии при его дворе. Он хотел «иметь у себя перед глазами всех тех, кто мог стать вождем мятежа, чьи замки могли быть местом сборищ мятежников…»[132].

Постройка Версаля отвечала обеим задачам королевской власти: Версаль, с одной стороны, был местом кормления дворянства, его зримого возвышения и, с другой — полностью отвечал задаче усмирения дворянства. Король одарял дворян, а любимцев одарял более чем щедро. Но он также требовал послушания, дворянство должно было постоянно ощущать свою зависимость от короля, распределяющего деньги и прочие блага.

«Король, — пишет Сен-Симон в своих мемуарах, — следил не только за тем, чтобы высшая аристократия собиралась у него при дворе; он требовал этого и от мелкого дворянства. Во время ритуалов его „lever“ и „coucher“, во время обеда он всегда наблюдал за находящимися вокруг него и замечал каждого. Он был недоволен благородными, которые не все время проводили у него при дворе, еще более теми, кто появлялся при дворе редко, а в полной немилости были те, кто никогда или почти никогда при дворе не показывался. Когда кто-нибудь из них чего-то желал, король гордо произносил: „Я его не знаю“. Этот приговор был окончательным. Он был не против того, что кому-то нравится жить в своих владениях, но лишь до какой-то степени, а потому для долгого пребывания в своем имении нужно было принять меры предосторожности. Когда мне в молодости пришлось отправиться из-за одного процесса в Руан, он дал мне знать через министра, что дает на то свое изволение»[133].

Это стремление в точности следить за всем происходящим было характерно для самого строения королевской власти. В нем находила выражение вся сила тех противоречий, с которыми сталкивался король и которые ему следовало преодолевать, чтобы удерживать в своих руках власть, — причем не только в окружавшем короля придворном обществе, но и за его пределами. «Искусство правления не так уж трудно и не так уж неприятно, — сказал однажды Людовик XIV своему наследнику. — Это искусство заключается попросту в том, чтобы знать настоящие мысли европейских принцев, знать все то, что хотят скрыть от нас люди, знать все их тайны и тщательно за ними наблюдать»[134].