О мифах и магии (ЛП)

— Ты их где-то читал? — Гермиона спряталась в кондитерской. Звякнул колокольчик над дверью, и скучающая девушка-продавщица мельком глянула на неё, оторвавшись от журнала. Гермиона с извиняющейся улыбкой шмыгнула за банки с мятными конфетками, приподняв в качестве объяснения свой телефон. Она отвернулась к окну, приглушив голос и стараясь не кашлять в открытую банку с лимонными шипучками.

— Нет, — голос Дина стал запинаться ещё сильнее из-за ослабшего сигнала.

— Тебе их кто-то рассказал? — волнение почти лишало Гермиону и без того скрипучего голоса. — Кто?

На другом конце линии повисло сдержанное молчание, слышно было только, как скрипят пружины под ёрзающим Дином.

— Гермиона, — сказал он. — Это ты мне их рассказала. Это была ты.

***

Туман собрался и прояснился.

Снейп находился в спальне — в спальне его родителей, обрамляемой по краям, как виньеткой, туманом и мраком отчаяния. Багровые брызги покрывали пол, собираясь во вмятинах узорчатого ковра, на кровати, на стенах. Безмолвие неподвижно белого лица матери, пустой взгляд её открытых глаз, направленный на отца. Так она никогда не смотрела на отца при жизни. Так она никогда больше не взглянет на него.

***

— Я… я не помню.

— Это ты мне рассказала, — повторил Дин.

— Мы закрываемся, — сказала продавщица.

Гермиона вздрогнула и прошептала в трубку: «Погоди», затем подошла к кассе и с виноватым видом положила на прилавок две шоколадные лягушки в целлофановой обертке.

— Гер..о..на? — позвал на другом конце трубки Дин.

— Это всё? — спросила продавщица. Гермиона кивнула и вручила ей свою последнюю пятифунтовую купюру.

— Я тут. — Дверь кондитерской захлопнулась у неё за спиной. Перевёрнутая табличка гласила теперь: «ЗАКРЫТО». Гермиона понизила голос до резкого шёпота, почти шипения: — В каком смысле, я тебе рассказывала?

— Я… я… — Дин растерялся. — Ты не помнишь?

Она не знала, что сказать.

— Нет.

— Ты болела гриппом. Я приходил тебя проведать. Это ты помнишь?

Гермиона помнила. Дело было незадолго до лечебницы. Она никогда в жизни так тяжело не болела. Несколько дней Гермиона не могла вставать с кровати, кости наливались тяжестью от горячки, а мышцы начинали судорожно дрожать, как только заканчивалось действие парацетамола и ибупрофена, которыми её пичкала мать.

— Помню, — проскрипела она.

— Ну так вот, я уже собирался уходить, чтобы ты могла поспать — и тут ты спросила, можно ли рассказать мне сказку на ночь.

Гермиона хрюкнула, но Дин сказал только:

— Я серьёзно.

— Я бредила.

— Что не помешало тебе рассказать мне сказку на ночь. Две сказки. И не очень-то они были веселые.

— И что за сказки? — слабым голосом спросила Гермиона.

— В первой… — начал Дин. — Три брата приходят к реке и строят переправу, и тут появляется Смерть, разозлённая тем, что братья лишили её трех своих душ. Поэтому Смерть предлагает им подарки…

— Я помню, — задумчиво произнесла Гермиона. — Меч, камень и плащ.

— Ага, — сказал Дин, — и двое из них в конце всё равно умерли из-за этих подарков Смерти.

— Я об этом забыла. — Гермиона пыталась подумать, вспомнить, как лежала, распростёртая в постели, в поту и горячечном бреду, и, хрипя, рассказывала всё это Дину, но не могла. Она не могла даже вспомнить, откуда взялась эта история, как она сложилась в её голове и как пробралась в разум Дина. Её лицо вспыхнуло вдруг внезапным горячим стыдом: не с этого ли началась его одержимость смертью, его убеждённость в том, что смерть — это выход, возвращение к их истинным «я», какую бы форму ни имели их истинные «я»?

— Ты эту сказку искала? — спросил Дин.

Гермиона стряхнула с себя призрачное чувство вины, закрыла глаза и вернулась мыслями к книге, занимавшей существенное место в её сумке, впивавшейся ей в спину по пути к деревне от железнодорожной станции. Мысленно она нашла точный абзац и видела печатные слова, окружающие упоминание о «Трех братьях» у Бэгшот.

— Нет, — сказала Гермиона.

— Ты уверена?

— Она не имеет смысла в контексте. — Спрашивать отчаянно не хотелось — по некой извращенной причине, она была убеждена, что не хочет знать ответ: — А вторая?

Снова повисло странное молчание, и на секунду Гермиона запаниковала, что линия отключилась, что серые накатывающие тучи у неё над головой и ледяной дождь вконец убили телефонную связь, и она застряла тут навсегда.

— Она о конце, — сказал Дин. Внезапный шквал пронёсся по улице, расшвыривая палую листву, натягивая навес над Гермионой. Голос Дина дрожал, словно он тоже почувствовал этот ветер и ветер пробрал его до костей. — Ты сказала, Гермиона, что это история, — затухающим, неуверенным голосом продолжил Дин, — о конце света.

***

Снейп вдохнул медный запах крови. Родительская спальня завертелась, растворилась в белом свете, перешедшим в ярко-голубой, цвет лета. Ярко-голубой, цвет мира, перевёрнутого вверх дном.

Это была кровь, прилившая к его голове, тянувшая его книзу, перекашивая его угол зрения. Он видел ноги, странные перевёрнутые лица, и во рту вдруг стало горько, противно, как от пенящегося мыла.

— Мерзкие маленькие грязнокровки…