o f2ea2a4db566d77d

решили, что это дух леса, надо, видите ли, голыми танцевать вокруг того дерева, где дух

сидел. Но ты ж понимаешь, личную свою жизнь многие тоже планировали наладить.

Продавщица гоготнула.

- А тебе-то наш упырь зачем? – спросила она Вику.

-

Это личное.

-

Ну как знаешь. Места у нас невесёлые. Рассказывают всякое. В соседней деревне,

говорят, даже бобров в жертву лесу приносят. Мы до такого пока не дошли.

-

Зачем бобров?

- Ящур. Из Финляндии эпидемию принесло, суеверные старики думают

жертвоприношениями уберечь своих коров. У них ничего другого нет. Лес примет бобра, а

корову отпустит. На то и надеются.

-

А что о нас говорят? – не выдержал Илья, приподнимаясь на локте.

- Ну ты сам подумай, - снова ухмыльнулась Наталья. – Приехала странная парочка из

Москвы, ни с кем не общаетесь, дети тебя в школе не любят, а её – боятся. Дамочка твоя чуть

что мужиков одним ударом вырубает. Да и смотритесь вы вместе – по-идиотски.

Илья обиженно насупился. Лёг обратно на пол и закрыл глаза мокрой тряпицей.

Габи повела Бориса в соседнее с холлом помещение. Здесь за стеклянной стеной

располагался бассейн. Они стояли выше – на смотровом балконе. Девушку не смутила

духота и сильный запах хлорки, она оперлась о балконные перила и стала наблюдать за

125

единственным человеком, который плавал здесь в этот час. Его туша, медленно скользившая

по поверхности воды, широкая, коротконогая, напоминала в приглушённом свете зала,

жабью. А на стенах колыхались многочисленные полоски теней от водной ряби.

Немного помолчав, Габи вернулась к прежней теме:

- На самом деле я так запросто употребляю слово «интеллигенция», даже не провожу

разницы между интеллигентом и интеллектуалом, всё потому, что сегодня уже нет единого

мнения, существует ли по-прежнему интеллигенция в России.

- А кто сомневается?

- Не помню точно, кто выдвинул эту теорию. Кажется, так называемая Корпорация

социального дизайна. Неважно. Мы так привыкли к тому, что интеллигенция есть, хотя это

часть советского дискурса, а сегодня мы существуем в иных условиях. По-моему,

естественно ставить под сомнение существование устоявшихся понятий. Тогда, может быть,

не зажиреешь.

-

Ставить под сомнение – отчасти задача интеллигенции.

- Верно, но идея в том, что интеллигенция перестала выполнять функцию чистой

работы со смыслами, создания новых и корректировки старых при необходимости. По

аналогии с деятельностью интеллектуалов на западе она превратилась в интеллектуальный

класс производителей, попросту говоря, креативщиков. Теперь интеллектуалы не

отличаются от всех остальных производителей в обществе, создают интеллектуальный товар

в рыночной структуре, хочешь – покупай, не хочешь – не покупай. Но идеологическим

ориентиром для всего общества в такой ситуации интеллектуалы служить не могут, для

этого, насколько я понимаю, нужна организованная и при этом постоянно рефлектирующая

сила. А не это разобщённое и само по себе дезориентированное нечто, которое мы имеем

сейчас. Кто знает, возможно, современная ситуация в стране во многом на совести

интеллигенции. Она восприняла 90-е годы как возможность устроить собственное хозяйство,

оказалась на базаре вместе со всеми и ориентиром быть перестала – не знаю, можно ли

урвать себе и при этом сохранить хорошую мину. А теперь она, возможно, слишком боится

расстаться с тем, что накопила, и не рискует выступать. Есть и другая сторона проблемы –

как отражается современная позиция интеллигенции непосредственно на том, что она

создаёт: на искусстве, литературе, философии, науках и прочем. Возможно ли их развитие в

таких условиях, возможен ли прорыв в этих областях?

- Новые условия требуют нового распределения ролей, это естественный процесс. Один

класс не может законсервироваться и перейти в новый режим без изменений, это абсурд,

утопия. Чего вы хотите от интеллигенции, чтобы она организованно отказалась от участия в

рыночной игре? Отошла в сторонку и благородно умерла от голода?

- Я знаю, куда вы клоните. Но тут позволю себе категоричное заявление. Зло неизбежно,

пока существует культ частной собственности. Сейчас объясню. Он приводит к порочному

выбору: моё благополучие или чужое благополучие, и выбор, как правило, делается в пользу

частного. Я однажды брала интервью у австралийского писателя, он выступал против

общества потребления с его понятиями статусности и готовностью идти по трупам людей

для достижения своих целей. Собственно, это и была основная тема его произведений. Тогда

я спросила его, оправданы ли эти преступления, если они, например, совершаются отцом

ради благополучия его собственного сына? И он ответил – однозначно да, оправданы. Я

совершенно этого не понимаю, возможно, суть проблемы именно здесь, хоть это и переводит

её в ранг утопической, как вы выражаетесь. Не должно быть выбора между благополучием