О дереве судят по плодам

— Не тяни время, приступай! — приказал председатель.

Мираб даже не шевельнулся.

— Я… я… не могу, — едва слышно вымолвил он.

— Чего ты не можешь?

— Закапывать…

— Почему?

— Боюсь мертвецов.

— А гадить не боишься? — едва сдерживая ярость, произнес председатель. — Даже покойников не щадишь. Какая-то тут неувязка получается…

Башлык замолчал, а мираб пугливо оглядывался по сторонам. Вдруг Ораков шагнул к мирабу, обхватил его руками, как это делают в национальной борьбе «гореш», оторвал от земли, крутанул в воздухе два раза и понес через канаву в непроглядную темень.

— Стой, не губи! Стой! — дико закричал мираб, пытаясь вырваться из железных объятий председателя.

— Закапывай! — приказал он поливальщику, опуская его на землю. — Да так, чтоб следа не осталось от твоих преступлений! А нет — тебе же будет хуже!

Председатель сел в машину и уехал домой.

Утром Ораков велел шоферу поискать мираба и часам к десяти привезти его в контору.

Отправляясь на пояски, шофер решил вначале, так, на всякий случай, заскочить к мирабу домой. И не ошибся: одетый в пижаму, с измятым от сна лицом, тот, видать, и уходить никуда не собирался. Открыв дверь и увидев Курбана, он бросил:

— Чего так рано?

— Башлык зовет.

— Зачем?

— Приедешь — узнаешь.

Вскоре Дыммы появился на крыльце. Он был молод и красив. Белое, едва тронутое загаром лицо, черные вьющиеся волосы, черные глаза. Дорогой модный костюм подчеркивал стройность его высокой фигуры. Лишь одно портило и сводило на нет эту внешнюю красоту: вечно хмурое, недовольное лицо поливальщика; из-за плохих зубов — редких и темных — он почти не улыбался.

…Десяти еще не было, когда машина с мирабом остановилась у крыльца колхозного правления. Дыммы сошел с «газика» и широким шагом направился в контору. Пройдя входной коридор, он открыл дверь председательского кабинета и увидел в нем одних стариков. Но это были не просто старые люди, а члены совета старейшин, чья мудрость и высокий авторитет пользовались большим уважением всех жителей Евшан-Сары.

Как только мираб появился в дверях, взгляды стариков устремились на него. Дыммы даже вздрогнул от этих взглядов, как будто его ударили по лицу, и стал белее стены. Чувствуя слабость, он боком продвинулся немного вправо. Поздоровался. Но на его приветствие никто не ответил. Кто-то освободил для него место, но сесть ему не предложили.

С минуту стояла тишина.

Председатель совета старейшин, небольшой плотный старик Ягмур Кочумов, сидел согнувшись, обеими руками держась за желтый гладкий посох. Седоусый, с большим горбатым носом, Ягмур-ага был похож на старого больного ворона. Но несмотря на преклонный возраст и недуги, Кочумов все еще был крепок духом. Наблюдая из-под седых нахмуренных бровей за оробевшим мирабом, он медленно распрямился и, повернувшись в сторону председателя, неожиданно густым голосом спросил:

— Скажи, башлык, это ты велел мирабу заливать наш мазар, чтобы сеять там кукурузу?

— Такое указание мог бы дать разве умалишенный. Да и то вряд ли, — негромко, но твердо ответил Ораков. — Кто из вас не знает, сколько у нас в колхозе свободных земель? Есть они и для кукурузы. Причем здесь кладбище?

— Все? — спросил Кочумов.

В ответ Ораков кивнул головой.

Ягмур-ага поднялся и, обращаясь к своим товарищам, сказал:

— Старики, вам все ясно? Может, есть вопросы к председателю? Задавайте.

— Ясно! — почти хором ответили члены совета старейшин. — Башлык верно говорит. Земли у нас и без мазара хватает.

Ягмур Кочумов сел, наморщил лоб и прямо посмотрел на мираба.

— Теперь, Дыммы, отвечай ты: чью волю исполнял, когда вместе с другими — у нас есть свидетели — решил залить кладбище?

Мираб опустил голову, побледнел.

— Ягмур-ага, я хотел как лучше… Я хотел, чтобы башлык был доволен мною, — виновато сказал Дыммы.

— Как это «хотел, как лучше?» — удивился Кочумов.

— Да ведь в селе все знают, что башлык собирается на мазаре сеять кукурузу. Вот я и решил не затягивать это дело…

— Ты лжешь, — загудел басом Ягмур-ага. — Ничего «как лучше» делать ты не собирался. Ты хотел делать «как можно хуже». Поливая мазар без разрешения председателя, ты уже совершил преступление. И твой поступок нельзя расценивать иначе, как подлость, как надругательство над сельской святыней. Какую цель ты преследовал? Возмутить против башлыка народ, односельчан. Вот куда ты метил! Итак, я хочу еще раз спросить, чью волю ты исполнял, совершая свое гнусное дело?

Мираб после долгой паузы пробормотал:

— Свою.

— И — это ложь! Теперь мы видим, что правды от тебя не дождаться, и все же мы надеялись, что вот-вот в тебе заговорит совесть и ты честно признаешь свою вину. И мы, наверно, простили бы тебя: чего не бывает по молодости лет! Теперь мы видим, что наша снисходительность тебе не нужна. Поэтому я попрошу башлыка, когда он будет выносить решение о твоем исключении из колхоза, учесть и наше мнение, совета старейшин: таких, как ты, в колхозе держать нельзя. Такие, как ты, подобны больному зубу, если не вырвать — будет мешать здоровым. — Правильно ли я говорю, старики? — еще раз спросил Кочумов своих мудрых и заслуженных сверстников.

И те ответили: