О чем молчит ласточка

Но страшно, действительно страшно Володе стало от другого: главный человек в жизни Юры не он, а Йонас! И на самом деле Володя — всего лишь проходящая первая влюблённость, какая бывает у всех и всеми забывается.

Это у Володи после Юрки не было ничего, после Юрки ничего не осталось. Чувства к нему на многие годы выжгли в Володе способность любить. Была нежность к Свете, стыд и страх за неё. Была похоть к Игорю, надежда и обида. Но любви не было. Володя за всю свою жизнь не испытывал её ни к кому, кроме Юры. А Юра любил. По-настоящему, сильно, самозабвенно, жертвенно, именно так, как когда-то Володя — его.

И в то же время он понимал, что в самом факте Юриной любви к другому не было ничего предосудительного, неправильного или несправедливого. Просто у Юры хватило смелости вновь испытать столь сильные чувства. Так разве он в чём-то виноват? Конечно нет, но Володю убивало, травило и выворачивало наизнанку то, что Йонас для Юры значил так же много, как Володя в юности.

Если светлый хрустальный образ Юрки начал покрываться трещинами ещё в Берлине, то во время этого разговора он стал рассыпаться на куски, что, падая на пол, с мелодичным звоном разбивались и исчезали навсегда. Но если того Юры, чей образ бережно хранил в памяти Володя, больше не существовало, то кто тогда сидел перед ним? Кто-то чужой? Вряд ли. Незнакомый? Нет. И что этот «кто-то» значил для него?

Значил он многое. Ведь от взгляда его карих глаз сердце билось быстрее, а от голоса в груди теплело. Володю тянуло коснуться Юры, а его собственный голос звучал так нежно, когда он называл его по имени. Ю-ра. Музыка этого имени — шепчи его или кричи, — одинаково волшебна.

— Тогда почему вы расстались? — спросил Володя пустым, безжизненным голосом.

— Мы расстались без причин. Просто однажды у меня с глаз будто спала пелена. Я перегорел, как лампочка. Всё как-то само собой произошло. Я просто проснулся и понял, что не хочу больше его видеть, что всё ушло: и любовь, и влечение, и вообще какие-либо чувства и эмоции.

— Но Йонас сказал, что ты возвращался к нему.

— Было жалко и времени, что отдал ему, и чувств, что когда-то испытывал. Я возвращался, да. Чтобы на следующий день уйти. Но всему есть предел, и однажды я ушёл насовсем.

— Ясно, — сказал Володя.

Трек про Германию, что крутился на повторе, стал раздражать. Будто уловив смену Володиного настроения, Юра подошёл к музыкальному центру и выключил диск. Дом погрузился в тишину.

Вернувшись к Володе, Юра тронул пальцами его волосы. Тот поднял пустой безэмоциональный взгляд.

— Что с тобой? — мягко спросил Юра.

— Ничего, — сухо ответил Володя. — Просто завидую. Почти за сорок лет я никого, кроме тебя, не любил.

По Юриному лицу будто прошёл спазм. Он вдруг опустился на колени, накрыл ладонями Володины щёки и так пристально посмотрел ему в глаза, будто пытался заглянуть в самые потаённые уголки души.

— Володя, что я сейчас сделал? — хрипло спросил Юра.

— Рассказал про…

— Нет! Что я сейчас сделал с тобой? Я обидел тебя? Причинил боль?

— Юра, а как иначе? Конечно мне больно! — воскликнул Володя. — Но что теперь поделать? Прошлого не изменить. Но спасибо за честность.

— Как я могу исправить это? — Юра совсем осел на пол, уткнулся лбом в Володины колени.

Володю смутил этот жест. Он не хотел, чтобы Юра извинялся, сидя у ног как собака. Он попытался поднять его с колен, но Юра схватил его за руки, сжал их и поцеловал ладони.

— Знаешь, — прошептал он, с нежностью глядя Володе в глаза, — я никогда не посвящал ему песен. Я вообще никому, кроме тебя, ничего не посвящал, и никто не вдохновлял меня так, как ты. Честно.

Володя опустился рядом на пол и обнял Юру. Осторожно прижимая его голову к груди, целовал волосы и вдыхал запах. Сердце разрывалось от стремительно сменяющих друг друга чувств: от злости, почти ненависти, за любовь к другому до всепоглощающей нежности к Юре и страха потерять его, выпустить из объятий хоть на минуту.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — прохрипел Володя — горло сжимала тревога. — Я не хочу отдавать тебя кому-то.

— Никому ты меня не отдаёшь, — пробурчал Юра ему в шею. — Прежде чем так думать, спроси моего мнения, хочу ли я вообще кому-то, кроме тебя, отдаваться?

— Но я не смогу жить так, как ты предлагаешь. Это не жизнь вообще. Ты — там, я — здесь. Это отношения даже не на два города, а на две страны! Раздельная жизнь по факту: у тебя — своя, у меня — своя, дом у каждого — свой, просто мы иногда пересекаемся. Неужели ты хочешь этого?

— Нет, — буркнул Юра — Володе показалось, что тот всхлипнул.

— И я так не хочу! — Володя положил ладонь ему на плечо и крепко сжал. — Я хочу всё и сразу, хочу, чтобы мы были семьёй. Хочу общий дом, общий быт, собаку, в конце концов, общую.

Юра приглушённо рассмеялся.

— И что делать? Опять эмигрировать? И кому из нас?

— Ну… — протянул Володя и замолк, осознавая наивность своих слов, но, какими бы наивными они ни были, он отказывался сдаваться. — Ты можешь остаться у меня? Работать здесь, а высылать музыку по интернету? Ведь это же возможно?

— Жить так? Не думаю.