О чем молчит ласточка

Он неожиданно замолк. Закусил губу и незряче уставился в окно. Володя видел, что он пытается подобрать слова и это даётся ему нелегко, поэтому не торопил.

Собравшись, Юра продолжил:

— В общем, история со штаб-квартирой у меня дома закончилась, мы стали жить как приличная семья. Так могло показаться со стороны, но на самом деле нашу жизнь начала отравлять политика. Думаю, занимайся ею Йонас с самого начала, у нас бы ничего не получилось: политика требовала слишком много времени и сил. Но она приходила в его жизнь постепенно. Йонас нуждался в том, чтобы говорить о ней постоянно, а я, выгнав всю ту братию, можно сказать, лишил его этого. Вскоре он открыл комьюнити-центр. Тот самый, куда мы с тобой приходили, — улыбнувшись, уточнил Юра. — Йонас стал сутками пропадать там. Но, даже когда он был дома, нам стало не о чем говорить. Я не мог поддерживать его разговоры так, как было нужно ему.

— А как было нужно ему? — не понял Володя.

— Йонас не просто занимался политикой — он ею жил. В начале своего пути такие люди, как он, особенно нуждаются в партнёре-единомышленнике. Йонасу нужен был другой человек, такой же, как он сам, чтобы не просто разделял, а болел его идеями вместе с ним. Первое время я пытался разрываться между музыкой и Йонасом, но в конце концов музыка победила. Меня всё это перестало волновать после прорыва в карьере. Я наконец перестал клепать дешёвый ширпотреб для магазинов и ресторанов — это, знаешь, такая специальная пустая музыка, чтобы заполнить тишину, но не отвлекать покупателей. Этими пародиями на искусство я зарабатывал много лет. Но потом заключил договор с лейблом, смог наконец писать настоящую музыку, и с тех пор меня интересовала только она. А Йонас её просто возненавидел. Он мне однажды сказал, что моя музыка, да и музыка в целом, — бессмысленна.

— Это же бред! — с жаром воскликнул Володя. — Музыка — это искусство, он что, отрицает его ценность?

— Ценность он не отрицал, он отрицал сам смысл моего, как он выразился, «сочинительства». И самое неприятное в том, что он, вообще-то, прав. Музыка действительно бессмысленна, потому что пройдёт время, и она неизбежно потеряется и забудется. Может быть, музыка великих композиторов по случайности или из-за исключительного таланта станет бессмертной, но с моей музыкой этого точно не произойдёт. Какой-нибудь саундтрек сохранится в истории благодаря фильму, но даже самые популярные фильмы забудутся. И вряд ли через пятьсот лет кто-то будет слушать написанное неким Юрой Коневым.

Володя открыл было рот, чтобы возразить, но Юра снисходительно улыбнулся и покачал головой.

— Йонас не понимал главного: для меня это «сочинительство» — попытка сохранить то, что обречено на умирание. Я люблю музыку за хрупкость. Но Йонас прав и в другом: то, что делает он, идёт на пользу всем и даже спасает жизни. Но меня тогда так ранили его слова, что я закатил настоящую истерику — мы ужасно поссорились. Он собрал вещи, ушёл и перестал отвечать на звонки. Где-то через неделю я не выдержал и бросился его искать. В комьюнити-центре его не оказалось, я собирался поехать на Моцштрассе и обойти каждый клуб, но догадался сначала зайти в нашу старую квартиру. У меня, конечно, остался свой комплект ключей, и я даже и не подумал позвонить в дверь — сам открыл. Зря не позвонил, не увидел бы, как он…

Юра резко замолк и отвернулся, будто пытаясь скрыть свои эмоции. Вдохнул, выдохнул, снова посмотрел на Володю и ровно продолжил:

— Он не слышал, как я вошёл, и продолжал прыгать на каком-то парне. Я глазам своим не поверил, стоял в дверях, как идиот, приглядывался, мол, не может быть, что это Йонас. Но это был он, не пьяный, не под наркотой, а настоящий он!

Юра снова замолчал и отвернулся. А потом и вовсе откинулся на подголовник и прикрыл лицо рукой. Тяжело вздохнул.

— Не знаю, что творилось у меня в голове, не помню, но я не сказал ни слова, просто выбежал оттуда, и ноги сами принесли меня на Моцштрассе. — Говоря это, Юра не отнимал ладони от лица, избегая смотреть на Володю. Голос его звучал глухо. — Я напился вдрызг и в каком-то клубе, не помню уже в каком, столкнулся с одним парнем из прайда, который давно пытался меня склеить. Не спрашивай, зачем я это сделал, я не знаю! Он давно хотел, а я сам ему предложил: ведь я теперь человек свободный, ничто меня не останавливает. О боже…

— Угу. И он, конечно же, согласился, — скривившись, протянул Володя.

— Да.

Володя понимал, что не имеет права осуждать Юру, но и промолчать не смог. С издёвкой спросил, заранее зная ответ:

— И это решило проблему? Тебе полегчало?

— Нет конечно.

Юра опустил ноги на пол и сел в кресле, уронив голову на грудь. Глядя на его ссутуленную спину, Володя не мог злиться на Юру. А на Йонаса — мог.

— Я теперь очень жалею, — процедил он, — что не набил этому уроду морду. А ты молодец, ты правильно сделал, что порвал с ним.

— Я с ним не порвал, — прошептал Юра. — Я его простил. Я любил его, понимаешь?

«Любил его», — мысленно повторил Володя. Впрочем, и без этих слов ему стало ясно: Юра действительно любил Йонаса, по-настоящему и искренне.