жизнь Глеба и некой студентки-первокурсницы С
‒ авойкиной.
‒ Эль, ты чего не спишь? ‒ мой резкий подрыв с кровати не остался
незамеченным и разбудил Кристину.
‒ Кошмар приснился, ‒ шёпотом отвечаю я, еще не хватало Анфису
разбудить, ведь сейчас около трех часов ночи. Э
‒ то все от нервов!
Брюнетка понимающе хмыкнула. Нервы сейчас шалили у всех. Наш
первый курс Эридан еще не допрашивал - видимо, решил оставить на
сладенькое. А уж после новости о том, что он все знает о нашем споре
‒ это
пугало вдвойне.
Когда на следующий день после бала в блок явились Ванесса и Кларентина
‒ потрепанные, запуганные, но удивительно довольные собой, ‒ все очень
удивились. Большинство было уверено, что дворянок после их ужасающего
поступка выпрут подальше из академии. Вот только сами маркиза и графиня
огорчаться не спешили ‒ они гордо заявили, что их никуда не отчисляют,
однако у всего курса теперь есть огромные проблемы, так как Эридан знает
про красное дизайнерское платье и теперь рвет и мечет по этому поводу.
168
‒ Как думаешь, о чем он будет спрашивать на допросе?
‒ не выдерживаю и
интересуюсь у Кристины.
‒ На твоем месте я бы не парилась. У тебя ему точно спрашивать нечего,
ты и так всем рассказала слишком много.
И с этим нельзя было не согласиться, потому что темой сегодняшнего дня
во всей академии стала моя личная жизнь. Нет, окончательно мое имя в грязи
пока не прополоскали, но еще один-два дня и мне останется лишь стоять и
обтекать. Но к этому морально я уже приготовилась, в конце-то концов, я
девушка взрослая, с кем хочу с тем и сплю... Пускай даже выдумано, но,
главное, для благого дела.
Мои же девчонки знали всю правду о том, что произошло на балу ‒ и про
принца, и про зелье, которым опоили Эридана, и про то, как он со мной после
этого едва не поступил. Соседки знали и про спасителя-Глеба, и про то, что
произошло между нами после, в его спальне, а точнее, про то, что не
произошло.
‒ Настоящий мужик! ‒ выдохнула тогда Анфиса. ‒ Если позовет замуж,
соглашайся!
Вспомнив про «замуж», я решила рассказать Кристине о той ереси, которая
мне приснилась.
‒ Дедушка Зигмунд потер бы ручками, ‒ довольно выдала Крис. ‒ Это же
типичный случай говорящего подсознания. Вот смотри, ‒ начала она
расшифровку моих сновидений, ‒ море, солнце, цветочки, сад ‒ это твое
бессознательное хочет наружу, на волю. Да мы все туда хотим, задолбал уже
этот бункер! Конверты ‒ тут вообще все просто, это свертки и письма в
которых перемывают кости твоей личной жизни.
Я внимательно слушала этот психоанализ, а потом не выдержала и
вставила свои пять копеек.
‒ А Эридан ф
‒ аллический символ?
‒ Угу, одноглазая змеюка! ‒ согласилась подруга, не поняв сарказма. ‒
Очень удачная характеристика злыдни-герцога!
Говорила она настолько серьёзно, что я невольно начала улыбаться и
давить в себе нарастающий смех, а потом мне стыдно стало... Я здесь
смеюсь, а где-то там лежит Троя.
‒ Интересно, как она там? Пришла в себя?
На этот раз подруга промолчала. Новостей о нашей учительнице
физкультуры не было, никто не спешил рассказывать студентам о том, как
она и что с ней. А тем временем именно для нашей иномирской тройки
покушение на любимую садистку стало настоящим ударом в сердце. Ведь
169
именно Троя была нашей крестной феей с хлыстом вместо волшебной
палочки.
У нас даже родилась идея пробраться к ней в медчасть, навестить. Анфиса
для этого даже принялась наколдовывать ниндзя-костюмы, но дальше
клонирования шерстяных носков дело не продвинулось.
От Глеба вестей так же не было, из-за этого было одновременно легко и в
то же время тяжело. Про эти переживания я девчонкам ничего не рассказала,
но когда думала о нем, ощущала себя странно. С одной стороны, была
стопроцентно уверена, что я поступила верно, когда обеспечивала брюнету
алиби, раскрыв перед всеми наши якобы пылкие отношения, а с другой
стороны, не понимала, почему от зельевара теперь нет ни ответа ни привета.
Хоть бы записочку прислал, мол, жив-здоров... В глубине души начинали
рождаться очень грустные и печальные мысли: а вдруг он со мной наигрался?
Вдруг, как и предупреждала Троя, он меня приручил, а теперь я ему надоела?
Стыдно признаться, но перед сном я пересилила свою гордость и, привязав
к лапке Мурза записку, выпустила кота из комнаты.
Рыжий вначале дергал ногами и пытался от бумажного довеска избавиться,
но потом пристально, совсем не по-кошачьи, посмотрел в мои глаза и
позволил закрепить послание на лапке понадёжнее. Я была уверена, что
животное все растолковало верно, и рано или поздно, явившись к Глебу за
очередной порцией белладонны, разрешит тому прочесть написанную мной
«поэму». Хотя «поэма» ‒ это громкое слово, в записке было всего лишь