o 98f6fe69ff972b4b

время послышался топот поскакавшего коня. Марк же, упав

ничком, застонал от невыносимой муки, спазмой

перехватившей дыхание и наконец прорвавшейся болью

рыданий; но слёз не было, может, поэтому было так тяжело.

Он не помнил, сколько времени прошло с отъезда сына, в

64

комнату никто не входил. Приподнявшись, взял кувшин с

вином, надолго припал к нему, пока тот не опустел, а затем

громко позвал прислугу и попросил принести самого

крепкого вина из своих запасов — он должен был остаться

наедине со своим горем. Шло время, мысли постепенно

освобождались от судороги ошеломления, пробуждая

чувства, будоража воспоминания.

Отец Марка был дружен с Иудой Гавлонитом, с которым

они часто общались в детстве, поскольку после гибели Езе-

кии, отца Иуды, дед Марка Александр помогал его семье в

трудное для них время. Их война с Римом началась за

полтора десятка лет до смерти императора Августа

восстанием в Сепфорисе, когда после смерти Ирода

Старшего начался раздрай в стране, и без того не знавшей

покоя. Отряд, который возглавил тогда Иуда, нападал на всех,

кто притеснял и обирал народ. Через десять лет после этого,

когда в Иудею был назначен первый прокуратор и она

потеряла последнюю видимость независимости, когда

проведённая перепись чётко указала евреям на их униженное

положение, Гавлонит вместе с фарисеем Садцоком снова

возглавил освободительное движение и создал партию

зилотов, открыто выступивших против зависимости от Рима,

против уплаты налогов в пользу императора. Их принципы

гласили, что свобода выше жизни и что никто не может быть

господином для другого человека. Так свела судьба с

сыновьями Гавло- нита, с движением зилотов и самого

Марка, и его сыновей. И если после такой известности как

врага Рима, после двух подавленных восстаний судьба Иуды

была благополучна, то к его сыновьям фортуна повернулась

задом, ибо семнадцать лет назад погибли Яков и Симон,

распятые римлянами, и вот сейчас — Менахем. Марк горько

усмехнулся мысли, что и тогда, и сейчас должен был

разделить участь друзей, но судьба — в милость ли, в

наказание ли — сохраняет ему жизнь; очевидно, все же в

наказание, поскольку с гибелью Менахема надежды на

65

благополучный исход войны почти не остаётся. Его судьба

схожа с судьбой Менахема, с судьбой Авессалома, но если с

Менахемом они были знакомы с детства, то с Авессаломом

подружились позднее, при прокураторе Пилате. Марк

заплакал, вспоминая это время, заплакал навзрыд, как

ребёнок, чувствуя приходящее облегчение, а отяжелевший от

вина рассудок подсовывал сентиментальные впечатления

прошлого, когда он был молод и счастлив, любил и был

любим, был энергичен, напорист и удачлив, когда у него

были настоящие друзья и старые бывалые товарищи, была

идея, за которую стоило бороться и которая стоила борьбы.

Теперь всё это в прошлом, осталась только идея, а ей он не

хочет и не захочет изменить.

Рано утром, отправив посыльного к Александру в Пеллу с

наказом ждать от него вестей, сам Марк выехал в Иерусалим,

нещадно погоняя коня, чтобы, всё же сменив его в дороге, к

вечеру быть в доме Андрея; а повидав родных и узнав все

подробности происшедшей с сикариями трагедии, в мрачном

настроении, не покидавшем его с утра, он вернулся в свой

иерусалимский дом.

Они с Петром сидели, как обычно, в вечернем саду почти

молча, понимая друг друга с полуслова, с полувзгляда,

связанные долгими годами жизни бок о бок. Хотя Пётр не

входил в партию зилотов и вообще не занимался

политическими делами, то есть тем, чем занимался Марк, он

знал о них всё и при необходимости помогал другу, как мог, а

тот был уверен в его верности и беззаветной дружбе. Пётр

видел мрачное настроение Марка, но не пытался ни

расспрашивать, ни успокаивать его, а тот и не хотел ни

расспросов, ни проявления участия к себе, зная, что товарищ

и так переживает вместе с ним его беды, его горести.

Марк ешё не был в доме и всё никак не решался спросить

о пленнице, когда она вдруг сама появилась в саду, бледная, с

рукой на перевязи, направляясь в их сторону с явным

намерением общения. Одетая просто, в лёгкую одежду

66

служанки, с небрежно собранными и заколотыми волосами

на манер гречанок, она была неизъяснимо красива, а Марк,

понимая, что эта неизъяснимость — его личное ощущение,

всё же был в некотором волнении и непонятной тревоге.

Пётр, увидев приближающуюся женщину, встал и ушёл в

дом, а она, сев на его место, спокойно смотрела на Марка

какое-то время, затем спросила, как ему показалось, с

некоторым участием:

— У вас беда?

— Как вы себя чувствуете? — прозвучало в ответ.

— Спасибо, хорошо!

— Как вас зовут? — продолжал Марк.

— София.

— Раз вы и здесь в курсе городских событий, то и обо

мне знаете всё. Кто вы?