o 0a115616b968c99b

беременной женщины, что лежала перед ними, на мраморном столе. «Доктор Гарвей, -

обернулся он, - вынимайте плод».

-Я, видишь ли, - усмехнулся старик, - начинал в те времена, когда мы еще трупы с виселиц

воровали. Тогда святая церковь еще не поняла, - он подождал, пока Гарвей уложит плод в

медный таз, и продолжил, - что без вскрытий медицина никуда не продвинется. А так, -

Фабриций хмыкнул, - я еще Давида Мендеса де Кардозо, отца твоего дяди Иосифа, учил.

Блестящие врачи, что он, что его сын».

-Практики, - пробормотал Гарвей, и, подозвав Элияху к себе, велел: «Мозг и внутренние

органы. Этот эмбрион восьмимесячный, взвесь все, зарисуй и потом покажи мне».

-А ты у нас, Уильям, - Фабриций стал вынимать печень у женщины, - тоже – не теоретик. Не

ты ли примчался в Падую, чтобы похвастаться своим назначением в смотрители вашей

Коллегии Врачей? Так и до придворного лекаря недалеко, - старик мелко рассмеялся, -

будешь ставить клизмы королю Якову. А ну иди сюда, - велел Фабриций, и показал Элияху

тонкий срез печени, - что это у нас? Лупу возьми.

-Она пила при жизни, - сказал юноша, - от этого и умерла, наверное.

-Умерла она от того, что пьяной поскользнулась в луже навоза и разбила себе затылок о

булыжники, - сварливо сказал старик, - но, в общем, ты недалек от истины. Когда будешь

вскрывать эмбрион, не забудь сверяться с моим трудом De formato foetu. Пойдем, Уильям, -

он вымыл руки в тазу, - нам там обед накрыли, у меня в кабинете.

-Я, - сказал Гарвей старику, почти неслышно, когда они уже выходили из высоких дверей

зала, - всегда придерживался того мнения, что женатый врач никогда не сможет стать

истинным ученым. А у них, - он махнул рукой в сторону анатомического театра, - неженатых

не бывает. Вот посмотрите на себя, на меня...

-На тебя, - Фабриций остановился и усмехнулся, вздернув изящную , седую голову вверх, -

мне смотреть нечего, тебе тридцать шесть, ты юнец еще. А я, - он толкнул дверь кабинета с

медной, искусной гравировки табличкой: «Dr Hieronymi Fabricius» - сейчас допишу: «Opera

chirurgicа», и уйду в отставку. Адриан меня сменит, ван ден Шпигель. А этот, - он вздохнул и

осмотрел накрытый стол, - у него невеста есть, в Амстердаме. Через четыре года женятся.

-Двадцать три ему будет, - хмыкнул Гарвей, отодвигая кресло для своего наставника. «Хотя

Иосиф Мендес де Кардозо и выпустил книгу, но все равно – он усмехнулся, - это

практический труд. Что еще от него ожидать, он принимает роды и лечит колики у

младенцев? И этот тоже – станет обычным врачом».

Старик разлил рубиновое вино в серебряные бокалы, и, взяв свой в крепкую, уверенную

руку, сказал: «Медицина, дорогой мой Уильям, как раз и держится – на обычных врачах. А

мальчик этот, - Фабриций вдруг нежно, ласково улыбнулся, - у него столько за спиной, что я

бы ему и сейчас диплом выдал, да не могу. Ну, давай, - он кивнул на большое блюдо с

мясом, - после обеда займемся трахеотомией, я тут кое-что новое придумал.

Гарвей вдруг замер и сказал: «Я тоже. Помните, то письмо о системе кровообращения, что я

вам посылал?»

-Наши косные и тупологовые ученые, - Фабриций точными, изящными движениями резал

мясо, - тебя распнут, Уильям. Гален же сказал – кровь образуется в печени из пищи и

движется по венам в органы. А кто ты такой, - старик лукаво улыбнулся, - чтобы спорить с

Галеном?

-Гарвей, - сказал англичанин, вскинув упрямый, твердый подбородок, - Уильям Гарвей.

-Овцу я тебе дам, - после долгого молчания заметил старик. «Живую. Покажешь мне все. И

возьмем юношу Горовица в подручные, он умеет держать язык за зубами, не зря, - старик

расхохотался, - он лекарем при бандитах состоял. Он уезжает сегодня, так что ешь быстрее

и пойдем».

-Я только начал, - подумал Гарвей и улыбнулся – Фабриций сидел, прикрыв морщинистые

веки, постукивая длинными пальцами по столу, и, вдруг, сорвавшись с места, принеся

тетрадь и чернильницу, пробормотал: «Ненавижу терять время».

Он начертил, - Гарвей искоса взглянул на лист, - схему вертикальной трахеотомии, и,

захлопнув тетрадь, поторопил его: «Все, тебе еще практиковаться в этом надо, никто, кроме

меня, в Европе такого делать не умеет».

Элияху поднял голову от своих записей, и, чуть покраснев, сказал: «Я все разложил и

зарисовал, вот».

-Иди, поешь, - велел Фабриций, - а потом приведи сюда живую овцу, рынок еще не

разъехался. Деньги у меня в кабинете лежат, ты знаешь, где.

-Овцу? – непонимающе спросил Элияху, вытирая руки.

-Животное, - сочно сказал Фабриций, берясь за тончайший стальной нож. «С копытами, и

шерстью. Оно блеет. Сторожам скажешь, что я разрешил. И быстро, за тобой же на закате

родня заезжает, теперь только в сентябре увидимся».

-Конечно, - закивал юноша, и, сняв передник, - выбежал из театра.

-Бери эмбрион, - скомандовал Фабриций, зажав в зубах серебряную трубочку, - с детьми –

всегда сложнее.

Гарвей уложил выпотрошенный трупик удобнее, и, не отрывая глаз от рук учителя, вдруг

подумал: «Я все ему докажу. Докажу, что кровь в теле постоянно циркулирует по сосудам. И

пусть потом смеются. Я знаю, что я прав».

Элияху сидел у мраморного пьедестала статуи кондотьера Гаттамелатты. В базилике Иль