Ныряющие в темноту

— На лодке есть останки людей? — спросил один из них.

— Мы еще не знаем, — сказал Колер.

— Я хочу купить нацистский череп.

— Я этим не торгую.

— Я дам вам за череп две тысячи долларов.

— Я уже сказал, я этим не занимаюсь.

— Какого черта? Что значит — не занимаетесь? Мы победили! Ты что, любишь нацистов?

Как выяснил Колер, так называемые коллекционеры сердятся быстро, но он научился класть трубку еще быстрее.

Но не все звонки и письма поступали Чаттертону от членов семей, фанатиков или секретных агентов. Вскоре ему пришло письмо из немецкого посольства в Вашингтоне, округ Колумбия. Его написал Дитер Леонхард, капитан немецких ВМС. Письмо начиналось с сердечных слов, с признания открытия Чаттертона и предложения помощи в исследовании затонувшего боевого корабля. Тем не менее в самом низу страницы Леонхард четко обозначил позицию Германии:

«Федеративная Республика Германия сохраняет за собой право собственности на немецкие подводные лодки, независимо от того, находятся они в пределах национальных территориальных вод или нет. Потопленные немецкие боевые корабли принципиально считаются надгробиями над могилами моряков. Следовательно, погружения и обследования останков не разрешены без согласия на то со стороны германского правительства, в каковом согласии до сегодняшнего дня было отказано в каждом конкретном случае. Чтобы сохранить за останками статус надгробия, ФРГ запрещает любое проникновение внутрь своей субмарины времен Второй мировой войны и будет добиваться этого всеми юридическими средствами».

Чаттертон позвонил в канцелярию посольства, и его звонок перевели на Леонхарда. Чаттертон сказал ему, что получил письмо и будет благодарен за помощь в документах и исследованиях. Леонхард ответил, что будет счастлив помочь. Тогда Чаттертон выпалил свой главный вопрос: «Вам известно происхождение затонувшей субмарины?»

Леонхард сообщил, что его правительство часто полагалось в этом смысле на человека по имени Хорст Бредов, который содержит архив подводного флота в Куксхафен-Альтенбрухе, как на источник подобной информации. Он предоставил Чаттертону адрес и телефон. Затем Леонхард повторил то, что было заявлено в письме: германское правительство запрещает погружения к потопленной субмарине.

— К какой конкретно субмарине? — спросил Чаттертон.

— К той, что вы нашли.

— Да, но каково было конкретное задание этой подлодки?

— Не знаю.

— А ее точные координаты? — продолжал Чаттертон.

— Этого я тоже не знаю.

— Буду с вами честен, — сказал Чаттертон. — Я хочу быть почтительным. Но вы не знаете, что это за останки, следовательно, не можете заявлять на них права. Моя задача — идентифицировать затонувшую субмарину, нанести имя на памятник. И я буду нырять к ней, пока этого не добьюсь.

— Вы осознаете нашу позицию, мистер Чаттертон. Мы не желаем, чтобы ныряльщики погружались к этой субмарине и тревожили человеческие останки, которые могут быть на борту, и таким образом оскверняли могилу, — сказал Леонхард. — Мы не можем этого позволить и не позволим.

— Я это осознаю и не допущу, чтобы такое произошло, — ответил Чаттертон. — Моим приоритетом будет бережность и уважение. Даю вам слово.

Теперь Чаттертон понимал, в какой ситуации оказался Леонхард: он не мог дать ныряльщику официальное разрешение на обследование братской могилы. Тем не менее Чаттертон чувствовал, что Леонхард (который на протяжении всей беседы говорил ровным и дружелюбным тоном) не станет чинить ему официальные препятствия, если ныряльщик отнесется к останкам с должным уважением. Собеседники поблагодарили друг друга за уделенное время и положили трубки.