Нулевой том

Лесопарк перешел в лес, а лес кончился. Вскоре начался спуск. Ноги снова побежали сами. Склон порос травой и становился круче. Из долины дохнул холодный ветерок и обдал разгоряченное тело, приятно заполз в раскрытый ворот рубашки, под мышки и по спине. В широко раскрытый рот набился тугой, плотный комок ветра, и Кириллу с трудом удалось проглотить его.

Склон становился круче. Ноги бежали сами.

И их уже трудно было сдерживать. А потом уже ноги не могли быстрее: того и гляди, не поспеют за стремительно рвущимся вперед туловищем – и кубарем.

Но спуск кончился.

Вот и речка, и тропка плавно уходит вдоль нее, по ущелью, в горы. Из ущелья тянет ветром. Кирилл бежал, сбавив скорость, переводя дух. Справа впереди был заброшенный лагерь. Серые доски высокого длинного забора где провалились, где покосились. Забор убегал волнистой линией. С него свисали рыжие пряди колючей проволоки. И на высоком столбе будка сквозила, как пустая глазница.

И все это осталось позади.

А впереди показались стреноженные лошади, серые и в яблоках. Щипали траву. Одна из лошадей посмотрела на Кирилла грустным нервным глазом и тихонько заржала. Она беспомощно вздернула передние ноги и мелко шагнула.

У Кирилла остро и тревожно защемило сердце, как бывало, когда он слышал крик петуха. Ему стало словно неловко перед лошадью, что он бежит.

И он перешел на шаг.

Да и устал он тоже.

Он отошел от речки и, цепляясь за кривые кустики, вскарабкался в лоб на гребень. На гребне ветер зло и крепко наддал ему в грудь.

Здесь ветру было просторно. Впереди, прямо по гребню, была вершина и казалась совсем близкой и невысокой, а внизу рассыпался крохотными кубиками город, и блюдце озера, и спички труб. А еще дальше, за озером, – снова горы.

Горы.

Кирилл полез по гребню. Разработавшееся тело действовало отлично. Пот обсох, дыхание выровнялось. Каждая мышца чувствовалась отдельно, чистая, звонкая, покорная, и все они вместе – как часы.

Он шел быстро, умело выбирая, куда поставить ногу, руку, снова ногу. Сейчас бы он всем доказал, что действительно не хвастал, когда рассказывал, как здорово ходит по горам. «Все бы до одного отстали», – думал он.

Рука, нога, рука, снова нога.

Он шел быстро и долго, а когда посмотрел вперед – оставалось ровно столько же.

И так было несколько раз, что оставалось ровно столько же. Потом начались «вершины»: то, что он видел вершиной, оказывалось просто изгибом гребня, а впереди – снова вершина.

Но в конце концов не осталось ничего.

Он стоял выше всего.

Он мог смотреть в любую сторону, и ровным счетом ничто не заслоняло ему взгляда.

А город совсем слился. А озеро – капля. А за теми горами – еще озеро и еще горы. И все это – без конца. И направо – без конца. И налево – без конца. И впереди – без конца. И назад – без конца.

А ветер свистит в ушах, бьет, хлещет в грудь, обнимает ноги, холодит лицо.

Кирилл стоял как бы немного внизу и смотрел на себя вверх: вот он стоит, красивый, на вершине, и ветер развевает его волосы, облегает его стройную, сильную фигуру, ударяет в широкую грудь, в открытое, мужественное, обветренное лицо…

А потом ему вдруг стало холодно, и ветер был совсем некстати, и от снежников веяло ледяным. А ноги отдохнули и стали деревянными.

И Кирилл заспешил вниз. Он спускался и спускался, и всему этому не было конца.

Под ногами подворачивались камни, выскальзывали, цеплялись за ногу. Кириллу уже не удавалось так уверенно находить место ноге, как при подъеме. Он пытался собрать себя. Но каждый раз после некоторого улучшения снова подворачивалась нога и потом уже дрожала, становилась неверной и снова подворачивалась. Это отнимало много сил, которых уже было мало.

«Всякое неравновесие отнимает кучу энергии… Главное – сохранять равновесие», – пытался внушить себе Кирилл. Но потом уже не пытался, и ноги спотыкались, подворачивались, а то их так разносило вниз по склону, что Кирилл боялся, что полетит, покатится вниз по острокаменной осыпи…

И черт угораздил его забраться так далеко, и ноги подкашиваются, и холодно, и жрать чертовски охота, и, наверно, уже двенадцать, и его не впустят в общежитие…

А потом он оказался дома, и его все-таки впустили в общежитие, а в душе даже горячая вода. Кирилл вспомнил весь путь, и спуск сократился, его даже и вовсе не было – было только ощущение силы и новорожденности и того, что все впереди и, ух, как он много может.

И Кирилл рассказал Сашке-волейболисту, который тайком, когда не видел Мишка, нарушил бойкот и разговаривал с Кириллом, и Кирилл рассказал ему о том, как он поднялся вон на ту вершину и прошел траверсом еще четыре, и все это за три часа! И Кирилл подвел Сашку к окну, за которым была белая ночь, и обвел рукой полхребта…

Было поздно, и съесть было нечего. И Кирилл обрадовался, что может соблюсти себя и диету. И, улегшись, почувствовал свое тело похудевшим, а лицо осунувшимся – все тонким, стройным, своим. Он захватил пальцами складку на животе, и она показалась ему значительно тоньше.

«Так я быстро спущу вес…» – успел подумать он. И обошелся без полагавшегося еще по программе английского, без задних ног.