Нулевой том (сборник)

Он уже был достаточно зол, чтобы эта женщина с брезгливым недовольным лицом не понравилась ему сразу же. К тому же постоянное сознание, что голый он не соберется, не скажет ничего путного или умного или достойного, а если и скажет, то это не сможет прозвучать у него, голого, вызывало желание грубить, хамить и вести себя непристойно.

А эта врачиха-невропатолог говорила отрывисто, квакала:

– Жалобы есть?

– Есть.

– На что?

– На жизнь.

– Перестаньте идиотничать!

Она стукнула Кирилла по коленке – нога таки дрыгнула. Нарисовала что-то на груди, и красные полосы расползлись по груди. Вытянутые руки тряслись. Кирилл весь трясся. И ничего не мог поделать.

– Перестаньте!

– Что – п-перестаньте?

– Перестаньте трястись!

– Я не нарочно.

– Ну да… Ну да… Пьете?

– М-м-м?

– Вот видите. Курите?

– Да.

– Мочитесь?

Злость перехлестнула Кирилла.

– Мочусь!

– Будете еще идиотничать?!

– И идиот тоже, – сказал Кирилл.

– Хам! Хулиган! – завизжала врачиха, чем доставила Кириллу непонятное удовольствие.

– Нельзя так кричать, – сказал он тем особым спокойным тоном, который мы все употребляем, чтобы довести человека. – Так же ваши пациенты с ума посходят.

Врачиха булькнула, не в силах говорить, проглотила это и сказала уже спокойно:

– Припадки бывают?

– Бывают. Бросаюсь, кусаюсь… – И Кирилл лязгнул зубами.

Врачиха заверещала. Все смотрели на них. Кирилл слышал этот крик еще долго, даже одеваясь, даже спускаясь по лестнице.

Он был годен по всем статьям.

И в целом – годен.

Когда председатель вписывал в его карту резюме, Кирилл еще надеялся. Но вот из-под пера председателя медленно и крупно выползло «10»… У Кирилла что-то соскользнуло вниз. «Сердце в пятках…» – подумал он. Оно поехало вниз, как лифт. И уже обреченно он стоял, голый, перед столом и смотрел, как этот дописывал и дописывал: «ДЕН».

10-ДЕН.

Годен и в авиацию, и во флот, и в пехоту, и в училища, и в танковые части, и в стройбат – годен.

А вот Капитонов – тот не годен.

А он, Кирилл Капустин, – годен.

10-ден.

Кирилл оделся. Дрожь прошла. Чувствовал он себя до странности свежим и бодрым. Словно и поспал, и поел, сделал разминку, побегал и выкупался. Внутри было как-то приятно пусто и словно проветрено – окна настежь. Все было решено. И внутри и снаружи. Кирилл шел, и ему было приятно ощущать легкость тела и свежесть ветра… И ясность, ясность наконец в голове. Нет суеты. Нет выгадывания. Нет сомнений. Нет пустяковых надежд. Все решено. Все ясно.

И все – к лучшему.

Письмо домой

…Та к что ты, мама, не волнуйся. Я уже достаточно много понял, чтобы хорошо прожить и этих три года. А потом я вернусь. И мы опять будем все вместе.

А потерять – я ничего не потеряю. Все останется со мной. И я буду иметь право. Это ведь для себя важно – иметь право. Если, как ты пишешь, я призван к чему-то большему, то это не пропадет, а только яснее станет, к чему. Я вот много понял, но, чтобы мне стало яснее, в чем мое призвание, не скажу.

Мне кажется, слишком уж много говорят о призвании. О том, что его надо искать и его надо найти. А практически, во всеобщем масштабе, его нет. И разговоры эти только дезориентируют тех людей, которые слишком верят в то, что его можно найти. И при этом думают, что, когда найдут, тогда и начнется жизнь. Та к можно и всю жизнь проискать, а надо ведь жить, жить нормально и хорошо.