Правда, ненадолго.
Наш путь длился уже около двух часов, и всё это время зверь рассказывал о непростой жизни в их краях. И вот так обрывал себя на полуслове, не решаясь нагружать пришлого человека проблемами своих земель.
Я слушал его вполуха, подмечая для себя действительно важное. Уже скоро, по словам того же Готто, должны были кончиться земли Ласточек, и начнутся владения Чёрных Крокодилов.
— Я помню ещё времена, когда Совет Племён решал, как жить зверям. И великий приор Рэджин, да одарит его Небо, всегда прислушивался к Совету, — вполголоса бормотал Готто.
— А сейчас как?
— А мы не знаем, гонцы из столицы только к старшему племени ходят. Оракулов наших забирают. Конечно, у Ласточек оракул говорит с дымом на пустыре, но…
— Что «но»? Зверь, говори, я требую. Быть может, именно твои слова вернут былую жизнь в эти земли.
Готто обернулся:
— Нехороший это дым. Да ты ж видел его, великий мастер.
Как оказалось, вылез я из Пещеры Правды, и Готто с тем юнцом видели это, охотясь рядом. Оба владели завидной дальнозоркостью, как тот же Фолки, поэтому я их и не почуял — на меня смотрели издалека.
Вот этот вот дымящийся пустырь, где находился вход у неё, издревле считался у них священным местом. Поэтому Готто и не хотел рассказывать — где ж это видано, что про священное место плохо говорят.
— Святы только предки, — буркнул я, и поймал благодарный взгляд зверя.
Разговорившись, зверь рассказал про их Пещеру Правды. Я и так многое знал, но не перебивал. Птенцы, достигая второго пера, обязаны были пройти посвящение, доказывающее, что они прирождённые воины.
— Вот только чудовище там появилось, — вздохнул Готто, — Уже двое птенцов пропали, а завтра пойдёт и мой.
— Твой сын?
Зверь кивнул:
— Ты его отправил со своим словом.
Я кивнул, не решаясь больше ничего говорить про бревно с надписью «ВЕСТЬ». И дураку понятно, что с таким «посланием» его сын дойдёт до Ласточек не скоро.
Готто отнюдь не выглядел таким уж неотёсанным дубиной, и глаза, белевшие на темнокожем лице, светились проницательностью. Он понимал, в чём заключалась хитрость, но не решался об этом мне сказать.
Ведь, по законам Неба, ничего не нарушено. И старшее племя… кхм… оповещают, и звери не ослушались человека.
— Надеюсь, твоему сыну ничего не грозит?
— Нет, наше племя верно служит Ласточкам, — Готто уверенно покачал головой, — Да и кто может перечить человеку?
Я усмехнулся. Видел я таких зверей, которые не то, что человеку — они ангелов с демонами ни во что не ставят.
— Ласточки говорят, что посылали туда воинов, и беды больше нет. Вот только…
До меня не сразу дошло, что Журавль всё ещё говорит о Пещере Правды.
— Говори, зверь, что тебя мучает? Ты знаешь, я иду к наместнику.
Готто резко развернулся:
— Прошу, не надо говорить великому мастеру!
Я на всякий случай махнул: мол, не беспокойся.
Зверь зашептал:
— Не видел я, великий мастер, чтобы воины Ласточек туда ходили. Оно и ясно, их птенцам не скоро на посвящение, а о наших они не думают. Вот мы и мозгуем с соседями, как быть. С Попугаями говорили, с Суррикатами…
Он перечислял своих соседей, а я думал над услышанным. Как быть, как быть. Будь я зверем, можно было бы и помочь. Но зверем я уже пробовал здесь пройти, и меня быстро отправили… в пещеру.
Нет уж, теперь у меня, как человека, чуть более глобальные проблемы. Пусть звери сами решают.
Пустырей, почти выжженых солнцем, становилось всё меньше, а вот заросшие деревьями и кустарниками озёра попадались всё чаще. И иногда, поднимаясь на холмы, мне казалось, что впереди волнуется море. Только зелёное.
Такое чувство, как будто я снова в Шмелиный Лес возвращаюсь.
— Великий мастер, почему ты не захотел встретиться с Ласточками? — вдруг спросил Готто, когда я стоял на одном таком холме.
Он на миг обернулся, и стало ясно: вопрос дался ему с трудом. Едва заметное движение пальцев ко лбу, он зашевелил губами, испрашивая прощения у Неба.
Очень, очень трудно даётся зверям в этой глубинке самостоятельность. Он никак не мог понять, что его старшая стая может уже давно не чтит законы. А иначе почему Ласточка Мози меня в пещере завалил?