Нуль

А то был еще такой спорт – погоня за быком. Публика – мужчины, женщины, юноши, девушки – гнала быка, доводила его до исступления оглушительным шумом, а потом забивала до смерти. Хорошее, вдумчивое развлечение. А в сущности, чему удивляться? До кинематографа еще далеко, до телевидения тем более, Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне родятся только через три с половиной века, надо же иметь какую-то замену “Терминатору” и “Рэмбо”. По идее, не мы должны укорять елизаветинцев, а они – нас: их забавы сводились к убиению бессловесных тварей, развлечения двадцатого века – сплошные убийства людей…

Один “медвежий сад” располагался рядом с “Глобусом”, где шли пьесы Шекспира. А нередко травля устраивалась в самом театре: скажем, утром – “Виндзорские насмешницы”, вечером – лупят медведя. Или утром – медведь, вечером – “Сон в летнюю ночь”. Шум толпы, ярость медведя… Ярость толпы, шум медведя… Шум толпы… Тихая ярость Гамлета… Шум толпы… Кровавая ярость Макбета…

“Шум и ярость” Фолкнера – это ярость затравленного зверя и шум улюлюкающей толпы…»

||||||||||

Последующие дни Сергей провел почти вслепую, словно туман, сквозь который они с Яковом ехали по Голден-Гейт, так и не рассеялся, только переместился с залива на город.

Сергей бродил по выставке, не видя ни стендов, ни людей, ни окружавших его чудес техники. Шлялся по Городу, не обращая внимания на архитектуру и не отличая один район от другого, хотя в Сан-Франциско это практически невозможно, настолько разительно не похожи, скажем, веселый Хейт-Эшбери на строгий и помпезный Гражданский центр, а старомодные Тихоокеанские высоты – на небоскребный Финансовый район.

Еще в Москве, несколько месяцев назад, перечитывая зачем-то «Вокруг света в восемьдесят дней», Сергей обратил внимание на описание Сан-Франциско. Тогда он подумал, что когда-нибудь попробует посмотреть на нынешний Город глазами Жюля Верна.

Вот что увидели в 1872 году Филеас Фогг и Паспарту;

«...Сан-Франциско имел вид большого торгового города. Высокая башня городской ратуши, на которой стояли часовые, возвышалась над всеми улицами и проспектами, пересекавшимися под прямым углом; между ними здесь и там виднелись зеленевшие скверы, а дальше находился китайский город, казалось, перенесенный сюда в игрушечной шкатулке прямо из небесной империи… Некоторые улицы – и среди них Монттомери-стрит, соответствующая по значению лондонской Риджент-стрит, Итальянскому бульвару в Париже и нью-йоркскому Бродвею, – изобиловали великолепными магазинами, в витринах которых были выставлены товары, присланные со всех концов света».

Сейчас, разумеется, башня ратуши не возвышалась над всеми улицами – это с успехом делали небоскреб Американского банка и пирамида Трансамерики, а китайский город не выглядел игрушечной шкатулкой – его отличали от соседних кварталов разве что вывески с иероглифами и китайские фонарики.

Сергей побывал и на Монттомери-стрит, но краски девятнадцатого века не имели ничего общего с сегодняшним состоянием этой улицы, которая выглядела достаточно заурядно, да и акценты сместились: то, что было средоточием жизни сто двадцать пять лет назад, потеряло свое значение, либо же средоточие расползлось по всему Городу, равномерно распределив краски между другими главными улицами Сан-Франциско, а товары со всего света – между всеми бесчисленными магазинами знаменитого Города.

Сергей впал в какое-то механическое состояние: ходил по Городу – механически, обедал в ресторанчиках - механически, смотрел телевизор в номере – механически. Он постоянно думал о невидимых тенях, преследовавших его и приносивших беду всем, с кем он был связан, и не мог найти способ сделать эти тени осязаемыми.

Помимо прочего, ему было просто очень страшно, но он изо всех сил старался гнать от себя подступавший ужас.

И еще ему было смертельно жалко «Черную книгу». Он понимал, что все трагические события последних месяцев вызваны ею, что он сам навлек на себя и своих коллег мафиозных богинь мщения, задумав два года назад эту книгу и сделав все, чтобы она стала реальностью, но Сергей раньше и представить не мог, что криминальные эринии возьмутся за дело с такой изощренной энергией и примутся сеять боль и смерть, не вдаваясь в подробности, кто виновен, а кто нет. Причем это было мщение как бы авансом – книга еще не вышла и теперь, со всей очевидностью, не выйдет уже никогда, а кары уже отмерялись щедрой рукой.

В какой-то момент мысль о щедрости возмездия пронзила его, и он принялся бешено названивать в Москву, тратя последние деньги, – не дай бог, там случилось что-нибудь еще, пока он бессмысленно прохлаждается в Калифорнии. Нет, в Москве все было спокойно – и дома, и в издательстве. Коллеги жили в нормальном ритме, из типографии пришел сигнал очередной книги – нового перевода «Шума и ярости» Фолкнера. Семья с нетерпением ждала его возвращения, предвкушая захватывающие рассказы и необыкновенные заморские подарки.

Какие там рассказы! О выстрелах в тумане, что ли? И какие еще подарки! Хватило бы денег дотянуть до Москвы…