Нуль

В четверть седьмого утра в мою дверь кто-то позвонил. Это было настолько дико, что я свалился с кровати и мгновенно протрезвел, хотя заснул всего два часа назад. прикончив бутылку водки. Ко мне НИКТО И НИКОГДА не звонит в четверть седьмого утра. В это время могут прийти только с обыском или арестом, но искать у меня нечего, а арестовывать, по-моему, не за что.

Я открыл дверь. В прихожую ввалился Сергей. От изумления я едва не грохнулся на пол. Даже невинный эскимос, который за всю свою невинную жизнь не пил ничего крепче ворвани, и тот догадался бы, что Сергей сильно пьян.

- Сережа, ты что, охуел?!! – только и смог спросить я.

- Слушай, Синицкий, у тебя выпить что-нибудь есть?

Вот это был вопросик! Всем вопросам вопрос. Единственный человек в мире, от которого я никак не ожидал такое услышать, был именно Сергей Андреенко. По-моему, он даже не заметил, что у меня голова обмотана окровавленным бинтом.

Полчаса я уговаривал его прийти в себя, залезть под холодный душ, выпить горячего крепкого кофе, умолял одуматься, вспомнить, что он в глухой завязке, и заставить себя зубами вцепиться в этот узелок, дабы он не развязывался дальше… Сергей был невменяем. Он требовал, просил, приказывал, угрожал, и я сдался – налил-таки ему полстакана, открыв вторую бутылку водки из своего НЗ. Потом налил полстакана и себе. Надо сказать, что водка магическим образом помогла Сергею – он прекратил шататься и стал довольно связно размышлять и говорить. Очередная доза благотворно подействовала и на меня: я окончательно пришел в себя от шока, вызванного появлением Сергея, даже рана на голове затаилась – боль свернулась клубочком и стихла.

- Ты знаешь, – сказал Сергей, – сегодня ночью, когда я полз, пьяный, по стеночке, я думал, что уже умер.

И все бормотал одно четырехстишие. Оно как-то само собой образовалось в памяти. «Мне кажется, давно мы греки, умерли, Давно живем, как призраки несчастные, И сон свой принимаем за действительность. А может быть, мы живы, только жизнь мертва?» Бормотал и злился, никак не мог вспомнить, чье оно. Вот сейчас глотнул водочки и вспомнил – это Паллад, стихотворение «К грекам».

Я совершенно обалдел. Даже в этом состоянии литературная камера хранения в голове Сергея работала исправно.

Он ушел в паутинную комнату, а потом в веяльную и довольно долго, минут пятнадцать, плескал там водой. (Паутинной комнатой – с подачи Сергея – я издавна называю туалет, потому что «туалеттой» когда-то во Франции именовали маленькую тонкую тканевую салфетку для косметических надобностей, а также столик, за которым занимались косметикой, а потом уже слово закрепилось и за помещением для этих надобностей, «туаль» же – это паутина; веяльная – разумеется, ванная, ибо «ваннус» на латыни – не что иное, как веялка.) Видимо, мои уговоры в какой-то части подействовали – увы, не в той части, чтобы перестать пить водку, а в той части, что надо себя как-то отрезвить.

Именно в это время раздался телефонный звонок. Меня уже трудно было чем-то удивить в то утро, я снял трубку и узнал встревоженный голос Кати. Она спрашивала, у меня ли Сергей. Я мгновенно сообразил, что выдавать Сережу никак нельзя, включил, насколько мог, трезвую интонацию и успокоил Катю: да, Сергей у меня, сейчас он в туалете, мы беседуем, у нас очень серьезный разговор, скоро закончим, и он поедет домой; нет, все нормально, голос хриплый, потому что ночь не спали, дела непростые, но кое-какие решения есть, все будет нормально; да, я понимаю, ему на работу, мне тоже весь день трудиться, что поделаешь, инода выпадают и бессонные ночи, конечно, в наши немолодые годы тяжеловато, однако справимся; нет, опасности – никакой, с похитителями все улажено, Костю больше никто трогать не будет; от Сергея привет, вечером тебе все расскажет, пока…

Сам не знаю почему, но, когда Сергей вернулся из ванной, я не сообщил ему о разговоре с Катей. Он слышал, что я беседовал по телефону, однако ему и в голову не пришло поинтересоваться, какой идиот может мне звонить без десяти семь утра. Сергея сейчас заботило совсем другое. Едва войдя в кухню, он выразительно посмотрел на початую бутылку водки. Мы выпили еще по сто граммов.

Это было поразительное застолье. На крохотной кухне малогабаритной квартиры сидели два полупьяных человека – ограбленный издатель и оглоушенный редактор, – переваривали водку, закусывали ее вьетнамским печеньем, отыскавшимся в серванте, невпопад пересказывали друг другу перипетии прошедшей ночи и строили сногсшибательные планы противодействия международной мафии.

Впрочем, была в нашем разговоре и полезная составляющая: подробно и многословно пересказывая Сергею, как я замечательно провел вечер, я постарался не забыть ни одной детали и вспомнил все слова, которые удалось разобрать в тихой беседе между Костиком и незнакомым мужчиной, когда они стояли возле «Мерседеса».

Слова эти были: «завтра», «работа» и невнятное буквосочетание – то ли «эм-пэ», то ли «эм-бэ». И еще отчетливое слово «Нулёныш».