НП-2 (2007 г.)

Я никогда, до очень последнего возраста, совершенно не чувствовал никакого дискомфорта по поводу отсутствия отца – вот вам крест, Волобуев! Скажу больше, мне никогда не казалось, что в моей жизни что-то не так именно по этому поводу J. Ни когда я ходил в сад, где, кстати, был ещё Гуриным, ни когда ходил в школу уже Скворцовым. Я не вспоминал, что у меня нет отца, наверное, лет до тридцати. Ещё раз повторяю, мне никогда не казалось, что мне чего-то недостаёт; чьего-то там внимания или чего-нибудь там ещё. Наоборот – мне всегда хотелось это внимание к себе поубавить, а выражаясь языком ясным, мне всегда хотелось, чтобы все от меня попросту отъебались. Именно так! Сколько я себя помню, а помню я себя рано: отдельные куски ещё до двух, а ровно с лета моих трёх лет вся моя жизнь представляет собой совершенно последовательную цепь более чем осознанных событий, собственных действий и волевых импульсов. По сию пору, в случае необходимости, я могу вызвать из своей памяти любой сегмент этого отрезка с начальной точкой в лете 1976-го и до сегодняшнего 28-го июля 2007-го года. Я помню не только то, что делал и думал я, но и то, что делали и говорили окружающие – даже если говорили они не со мной – это-то и было самое интересное J.

Жизнь моя была настолько всегда полна, что мне просто не приходило в голову даже задуматься об отце. Даже когда мать в свойственных ей в моём детстве постоянных истерических порывах внезапного гнева называла меня «гуринским отродьем», я думал не об отце или о том, скажем, как бы он отреагировал на всё это, если б услышал, как она со мной обращается и как называет или о том, так ли уж ужасно быть Гуриным и хорошим ли был отец или не очень – нет, я думал только о том, какая же она сволочь и как хорошо, когда её нет дома. То есть никакого отца не было у меня в мозгах просто тотально. Я просто знал, что был некий Гурин, мой отец; что у всех, так или иначе, есть отец; что родители мои «разошлись», но всё это ни в коей мере не было для меня никакой там загнанной в подсознание, ёпти, внутренней травмой.

Да, в детстве я больше стеснялся мужчин, чем женщин, но… мне и голову не могло прийти, что всё может иначе J. То есть, реально, чувство стыда в моём случае имеет совершенно иную природу, чем у всех остальных людей. Я не стеснялся женщин, но уже лет с 4-х, ещё не умея мастурбировать (я научился этому только в 9 J) я подолгу не мог уснуть, представляя себе какие-то садо-мазохистские коллизии с голыми воспитательницами. Я не знал тогда ещё, как выглядят голые женщины, но мне было необходимо, чтоб они были голыми и чтоб это были именно взрослые женщины (ровесницы, в плане эротических грёз, не представляли для меня никакого интереса вплоть до того времени, пока у них не начали формироваться вторичные половые признаки J), и я часто долго не мог уснуть, ибо, повторяю, ещё не умел дрочить, то есть просто не знал, что в таких случаях делают со своей набухшей детскою писькой. Как-то раз, тоже лет в пять, я решил спросить маму, всё ли со мной нормально, указывая ей на свой эрегированный детский член, и когда она ответила, что это у всех мужчин так, я попросту решил, что она не поняла моего вопроса, и что расспрашивать её об этом далее бесполезно. (Господи, кем я был в прошлой жизни? J)

И вот я рос, и в жизни моей не было никакого отца – ни внешне, ни внутренне. Вообще другие были проблемы. По сию пору, когда я слышу рассказы взрослых мужчин о том, как они в детстве страдали, мол, чувствуя себя безотцовщиной, я просто не понимаю, о чём они говорят, и в глубине моей «слишком человеческой» природы меня так и подмывает счесть их просто примитивными мудаками и не ебать себе далее мозг их несуществующими на деле проблемами. Но… из вежливости я всё-таки, внутренне же, себя сдерживаю.

Первая весточка от отца, уже в моём сознательном возрасте, пришла мне в виде поздравительной телеграммы на день моего четырнадцатилетия. Он поздравлял меня немного-немало с достижением… комсомольского возраста J. И всё. Я ему не ответил, да он меня об этом и не просил. К этому времени я был уже скорее мужчиной, чем мальчиком: я говорил уже юношеским козлетоном – как в шутку называла мой тогдашний тембр голоса мама-хоровик J – у меня были довольно волосатые руки и я уже даже брился.

Прошёл ещё год, и отец снова поздравил меня телеграммой. Но на этот раз ещё и позвонил. К телефону, ибо, как известно посвящённым, чудес не бывает, подошёл лично я.

– Алло! Это пятнадцатилетний капитан? – спросил отец.

– Ну-у, вероятно, да… – ответил я, как истинное дитя «своего народа» на четверть.