Новый мир. № 2, 2003)

…Ели с мамой суп с хлебом, разделенным на маленькие кубики, радовались. Мама говорит, что наше сегодняшнее настроение не к добру.

Чувство голода мучает сильнее, чем раньше, до прибавки хлеба и выдачи продуктов. Смешно: что для истощенных людей 100 гр. мяса, 200 гр. крупы, 200 гр. муки на месяц! Подразнили желудки, а от этого не легче.

Я не пишу о том, чем жили ленинградцы и страна в это тяжкое время, о неудачах и победах на фронтах, о стойкости и мужестве, о стратегии и тактике военных действий — это все сейчас можно прочитать в книгах. В описываемое время мы, маленькие люди, вертевшиеся в своем квадрате видения и знания, жили надеждой и верой в то, что «враг будет разбит, победа будет за нами». Вместе со всеми обсуждали оставление и освобождение населенных пунктов.

Но не могли не думать о еде, о грызущем чувстве голода, о том, как бы достать столярного клея, чтобы сварить «кисель», о том, сколько сегодня не вышло на работу — значит, не могли встать и идти. Вот наша Елена Григорьевна уже не может идти. Навестили ее я и Раечка. Страшно быстро истаивает человек, если слег: безучастная, еле шелестит голосом. На крупяные талоны купили ей столовский суп.

В доме, где мы с мамой живем, абсолютно не чувствуется никакой жизни. Да вот, к примеру, наша квартира. Где ее довоенные жители? Эвакуировались? Переехали? На фронте? Четыре комнаты, кроме нашей, и ни души.

Но все же люди в доме есть, так как ступеньки лестниц обледенелые — то ли от расплесканной воды, то ли выплескивают нечистоты. Страдаем от холода, а надо бы благодарить природу, что нет оттепели, — всякая грязь замерзла, а когда оттает…

В начале зимы были хоть субботники, воскресники, а сейчас ни на улицах, ни в подъездах не убирается, не расчищается.

В январе 1942 года умирало больше, чем в декабре. Нас посылали выявлять мертвых и давать данные в отдел регистрации смертей.

В больнице (в настоящее время это госпиталь) ношу дрова, топлю печки, подаю попить, подбинтовываю, кто кровит. Стоны, бред. Хочется спать. Здесь я имею возможность попить теплой воды.

Как донора меня забраковали в этот раз (ослабленная).

Раннее утро — пришла к подъезду (после ночного дежурства), не тороплюсь заползать в квартирный мрак, темень и холод. Призрачный город. Слепые окна, сугробы. Дальше Невского, Литейного и своих улиц не бываю. Радио у нас нет.

Хочется узнать, что и как с Семашками (тетя Аня, Женя, Надя), где они? А как моя Таня? Вот с кем бы я сейчас душу отвела… Но транспорт не ходит (трамваи, автобусы стоят занесенные снегом). Пешком — очень далеко, сил не хватит.

Объявлена эвакуация (через Ладогу). Мама, конечно, не поедет, раз не собиралась уезжать в начале войны, когда обе мы были в силе. Говорят, в пути будет организована помощь. Нет! Как ни страшно здесь, ехать еще страшнее. Еще два месяца — и, если будем на ногах, погреемся на солнышке. Хочется верить, что с приходом весны все изменится к лучшему. Хорошо устроена человеческая психика — чем тяжелее человеку, тем больше надежды на лучшее. Только бы не слечь! Каждый ленинградец борется с этим до конца. Если бы не холод, не так тянуло бы лечь в постель, укрыться всем, что есть в доме.

По ночам раза три «оживляем» себя хлебными «таблеточками». Сейчас, у подъезда, проворачивалась в голове довоенная жизнь…

С Литейного проспекта на нашу улицу свернула грузовая машина… с какой целью? На нашей улице машина или подвода появлялись крайне редко… когда надо было собрать умерших, которых не в состоянии были отвезти родственники до кладбища.

Машина движется медленно, будто водитель изучает нумерацию домов; также медленно подъехала к нашему дому и остановилась. Из кабины вышел бравый офицер, тепло обмундированный, шофер остался в кабине.

— Тетушка, это дом номер семнадцать? Мне нужна квартира номер два — это со двора или с парадной?

(Странно: квартира номер два — наша…)

— А кто вам нужен?

Командир достал из-за пазухи конверт и, прочитав, сказал:

— Мне нужна Орлова Анна Васильевна… Проживает она тут?

— А вы не от Орлова Василия — ее брата?

— Нет, мы — от Морозова Сергея Михайловича…

Командир стоял уже около меня, держал конверт в руках (я отчетливо увидела почерк Сергея Михайловича).

— Пройдите в квартиру, Орлова здесь живет…

Командир позвал шофера, велел ему чего-то взять из машины, и мы пошли. В темном коридоре я знала каждый выступ и поворот, а они тыркались в стены, пока шофер не осветил коридор электрическим фонариком.

Когда вошли в комнату, я сказала:

— Вот здесь Орлова и живет.

— А где она сейчас?.. Вы родственница ее или соседка? Если долго ждать надо — мы не можем, нам надо побывать по нескольким адресам еще, а времени — чуть более суток, да и командировочных дел много… Может, заехать вечером?

— Зачем вечером? Письмо, которое вы держите в руках, оно мне. Я и есть Орлова Аня.

Командир посмотрел на меня с недоверием:

— Да нет! Не соответствуете по возрасту той, которая нам нужна. Та должна быть очень молодой, до двадцати лет… Кстати, Сергей Михайлович мне даже фотографию показал, когда мы выезжали из части.