Москва объявилась с точностью английской королевы.
— Будем работать или…
— Или.
— Да-а? — разочарованно протянула Вера.
Я представил, как складываются сердечком ее губки.
— Ты же у нас передовик. Раньше мы сначала Нью-Йорк вызывали, Лондон, Париж. А теперь приказано начинать с Варшавы. С Ермоловичем соединить?
— Не надо. Спросит — скажи, все нормально. Сегодня среда? Вызывай завтра. Что-нибудь придумаю, лады?
Город нахмурился. Посыпал первый снежок.
Я вышел на улицу — без идеи.
Снег падал с покорной обреченностью. Касаясь земли, он переставал быть собой и превращался в серую, податливую кашицу.
Из пивной вывалилась компания.
Я сразу заметил Яна и удивился, вспомнив, как тот клеймил позором забегаловку.
Рукопожатие было преувеличенно крепким.
После секундного замешательства Ян спросил:
— Пара минут есть? Тогда подожди.
Отошел, что-то сказал приятелям. Те с любопытством посмотрели на меня и двинулись к трамвайной остановке.
— Пройдемся.
Мы вышли к скверу у Дворца культуры.
Ян изменился, возмужал, ожил.
Продуваемая с четырех сторон площадь обнимала Дворец.
— Я понимаю, почему ты не звонишь. Я и сам...
— Из академии ушел? — спросил я.
— Ушли, — засмеялся Ян.
— Чем занимаешься — в своем профсоюзе?
— Какой он мой! — Ян с досадой поморщился. — Всех поляков! Ты еще этого не понял? А занимаюсь связями с общественностью. Из ваших звоню только пану Федору. Остальным — бесполезно.
Ян закурил. Спросил — с укором:
— Все про “ястребов” пишете?
— Дело не в “ястребах”. Вы хотите взять ответственность за страну, а куда ее подталкиваете?
— К нормальной жизни.
— Грозите всеобщей забастовкой, но это же гражданская война!
— Войны не будет.
— Не уверен.
— Поляки договорятся. Лишь бы вы не помешали.
Ян посмотрел на часы:
— Извини, мне пора.
— Гражине привет.
Он зашагал в сторону Шпитальной.
…В 1998-м я окажусь в Варшаве. Позвоню.
Трубку поднимет Рышард:
— Отца нет.
— А где он?
— Умер.
— Когда?
— В прошлом году.
— Он болел?
— Рак легких.
— Мама дома?
— В Опаленице, у бабушки…
Контактировать с вождями “Солидарности” нам по-прежнему запрещено.
За исключением Калюжного. Вожди “Солидарности” к Федору привыкли. Говорят: “Рудый с ТАССа”.
Главные свои посиделки они проводят в Гданьске. Там их альма-матер.
Соберутся и пугают власть.
Решают, объявлять всеобщую забастовку или не объявлять.
Естественно, за закрытыми дверями.
Журналисты — в ожидании — толпятся в холле.
Федя коротает время, беседуя с Джорджем.
Вдруг появляется Валенса. Подходит, спрашивает: ну как, панове, объявлять или повременить?
Джордж мнется. Федор говорит: “Я бы не стал”.