— Да нет! При такой цикличности не удается привить полякам чувство… как это сказать? Чувство верности строю. У молодежи нет, как у старших, закодированного страха перед террором.
— И потому она храбрее?
— Именно.
— Что-то не очень заметно.
— Не спеши, пан редактор. — Ян тянется к кофейнику.
Но ночной монолог поляка еще не закончен.
— Объясни, почему у нас каждый лидер начинает как демократ, а заканчивает как диктатор? Герека, когда он сменил Гомулку, на руках носили. Европеец! Во Франции вырос! А что теперь? Экономика в руинах, а они талдычат про успехи. Я на собраниях высидеть не могу. Когда-нибудь, ей-богу, сорвусь.
— Что ты имеешь в виду?
— А самоисключусь.
— Тебя же в отставку отправят.
— Ну и что? Думаешь, в академиях много платят?
— И что тогда?
Ян мотает головой:
— Был танкист, стал таксист.
В эту новогоднюю ночь Ян пощадил меня: ничего не сказал о Катыни. Обычно ею заканчивает...
Порою трудно понять, что больше их возмущает — сам факт расстрела десяти тысяч офицеров или наше упорное непризнание вины?
— Пока ВАШИ, — Ян нажимает на второе слово, — не покаются, ничего хорошего не будет.
Его дядя, подхорунжий кавалерии, был в лагере под Козельском.
— В конце марта сорокового года от него пришло письмо, — рассказал однажды Ян. — Сообщал, что жив, здоров. Писал, что по вечерам им показывают кино. Ему понравились “Веселые ребята”. Еще писал, что четырнадцатого марта, в день святого Юзефа, они выпустили устный журнал и посвятили его памяти Пилсудского. Удивительно, как пропустили такое письмо. Хотя дядя фамилию не называл. Написал — “в честь маршала”. А кто читал, не сообразил. Это было последнее письмо. Сколько запросов ни посылали, ответ один: адресат выбыл. Куда? Когда? Молчат!
Не только от Яна слышу я о Катыни. Все больше бесед упирается в это слово, как в скалу.
ПОКА НЕ ПОКАЕТЕСЬ…
Месяц назад я не выдержал, выступил на парткоме.
Говорил, глядя в сторону посла:
— Я не знаю, что им отвечать.
Посол отводил глаза.
Секретарь парткома успокаивал:
— Не кипятись.
— Они же нас из-за этого… — Я почти кричу.
— Значит, так. — Секретарь насупился. — Я советовался в ЦК. Там сказали: придерживаться официальной версии. Ясно? Их расстреляли немцы. Все!
Первые майские деньки не радуют.
Что я тут делаю? Зачем притворяюсь? Почему всего боюсь?
В День Конституции — по их мнению, самой первой и демократической в Европе — Егорка уговорил поехать на Старувку. Там торгуют — по мнению сына — самым вкусным в мире мороженым.