Отец как бы отсутствовал, но когда я его спросил, на всякий случай: “На кровать?” — он, не открывая глаз, просипел: “Нет. За стол”. Смело! Сгрузили за стол. Стояли, утирая пот. Узлы потом легкими сверточками показались!
Простились с Кузей. Я сел как бы передохнуть. Но тут батя, расшатывая хлипкий стул, грозно раскачиваться начал… Это значило, что он хочет встать как бы самостоятельно, а на самом деле — я должен подойти и поднять его.
Ожил!
— Что, отец?
— Хочу на сосенки мои глянуть! — слегка виновато произнес он.
Помнит… Проклятье! Сосенки эти еще в прошлом году свели всех с ума. Когда въехали, он часто задирал голову — я думал, что он любуется вековыми красавицами соснами, а он вдруг изрек:
— Засыхает все! Начисто! Скоро здесь будет голо! (С ударением на второе “о”.)
— С чего ты взял? Из-за крон солнца не видно!
Упрямо молчал. Потом произнес вдруг:
— Дай мне кайло.
— Что-о?!
— Кайло! — просипел он, уже закипая.
— Где я возьму тебе кайло? Тут, между прочим, дача, а не каторга!
— Разве? — усмехнулся зловеще.
И прав оказался! Жизнь больше на каторгу стала походить. И даже кайло его реализовалось — нашел где-то на строительстве железяку, похожую на гигантский дверной крючок, стал железякой этой выдирать юные сосенки в лесу, сюда притаскивать и сажать. Для наших ученых нет преград! Только сосенки почему-то хирели, как он их ни поливал. Видно, сила великого агронома иссякла. Вот рожь — та поддавалась ему, причем в гигантских масштабах, и даже тут под окнами взошла, а вот эти жалкие сосенки не подчиняются!.. Страдал. И ведь вспомнил и через год! Решил все-таки и тут победить! В девяносто четыре года!.. Но где я кайло его найду — после той великой стройки, что здесь была? Опять — каторга? Помню, как мы вставали с ним в полшестого утра и к конторе шли — на “наряды” — работу и технику на весь день распределять. В первый раз — когда мне было четыре года, в последний — когда я посетил его в свои пятьдесят три, а ему было восемьдесят два, и он работал еще, ходил по полям — и даже пенсию, как выяснилось, не оформил! Такого размаха работ я, к сожалению, предоставить ему не могу... Я и себе-то не могу.
— Отец! Оставь ты эти сосенки! Не растут они у тебя.
Засопел обиженно. Но раскачиваться перестал… Подействовало? Если так, то жаль. Чем ему теперь заниматься?
Когда я через час заглянул к нему на веранду, он спал… Сам как-то на кровать перебрался… И это весь его путь.