Новый мир, 2003 №01

Можно было бы, наверное, избежать схематизации, иногда встречающейся в книге: это и упрощенная характеристика русского авангарда, и карикатура на оттепель (стр. 275), и уж очень адаптированное представление о мифо-ритуальной структуре новой культуры (стр. 345–348). Как бы ни относился автор книги к литературоведам советского периода, но инициалы их следует писать точно (В. Кирпотин, а не Б. Кирпотин — стр. 272). Слишком уж часто встречается в примечаниях «цит. по:». Почему бы не обратиться к источнику, особенно когда речь идет о вполне доступном? Все это недостатки частные и легко исправимые.

Более серьезный упрек в критике был сделан О. Николаевой за сбивчивое употребление понятия «православная культура». И это в самом деле так. Православная культура понимается то как идеал, то как прерванная традиция, то как церковная культура, то как одно из направлений современного художественного творчества. Автор книги фактически только ставит вопрос о возможностях развития православной культуры в наши дни. Тем не менее сама книга — достойный вклад в развитие этой культуры.

«Трезвое понимание эпохи, в которую мы живем, — пишет О. Николаева, — может предостеречь от некоторых тонких и завуалированных соблазнов, которыми переполнена современная жизнь, и хотя бы отчасти отразить ее агрессивные посягательства на душу каждого человека». Книга «Православие и свобода» благодаря остраненному взгляду автора на стереотипы современного сознания освобождает читателя от гипноза навязываемых ему представлений. Свобода личности, о которой так мечтает человек, открывается в единении с Личным и Живым Богом, призвавшим человека к особому пути свободы — к творчеству жизни.

Людмила ГЕРАСИМОВА,

Наталия ГЕРАСИМОВА.

Саратов.

Книжная полка Павла Крючкова

+9

Корней Чуковский. Стихотворения. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания М. С. Петровского (при участии О. Л. Канунниковой и Е. Б. Ефимова). СПб., Гуманитарное агентство «Академический проект», 2002, 500 стр. («Новая Библиотека поэта»).

Минувшей осенью неподалеку от северной столицы, под Вырицей, на даче Александра Кушнера я записывал на аудиопленку размышления поэта о Корнее Чуковском. А. С. прочитал и своих «Современников» — остроумный центон из двух поэм — «Двенадцати» Александра Блока и знаменитого уже в 1917 году «Крокодила» (см. «Арион», 2002, № 1, а также новую книгу поэта «Кустарник», СПб., 2002). Говоря о Чуковском, он сказал, что для него, Кушнера, Корней Иванович прежде всего — поэт и что когда он смотрит на фотографии, где Чуковский сидит рядом с Блоком (или Пастернаком), то понимает, что здесь запечатлены именно два поэта. Впрочем, на «чуковские» темы Кушнер писал и специальные эссе: о стихотворной интонации Чуковского, о его звукописи, особой поэтике, о пропитанности его поэзии стихами XIX века, о перекличках с поэзией начала XX века.

И вот в книжной серии, редактируемой Кушнером, в «Новой Библиотеке поэта», вышел том, вступительная статья к которому так и называется: «Поэт Корней Чуковский». Здесь собраны почти все его произведения для детей (в том числе полузабытая стихотворная «военная» сказка «Одолеем Бармалея» с тщательными текстологическими и историческими комментариями Е. Б. Ефимова), ранний роман в стихах «Нынешний Евгений Онегин» (1904), сатирические стихи и переводы 1905–1907 годов, «взрослые» лирические стихи, экспромты и шутки[59].

Конечно, эту книгу надо читать с двумя закладками. В случае с Чуковским, который под цензурным гнетом 20 — 30-х годов переделывал свои сказочные поэмы, это особенно важно. Работая в домашнем архиве писателя, изучая ранние издания, М. Петровский учел все редакции и варианты. И даже позднейшие мифы, как в случае с «Тараканищем», который к Сталину, естественно, никакого отношения не имел, ибо сказка писалась «на полях» статьи о Некрасове в 1921 году, когда имя тирана Чуковскому вряд ли было известно. Через семьдесят лет наследнице поэта Е. Ц. Чуковской даже пришлось выступить по этому поводу в печати: «„Таракан“ — такой же Сталин, как и любой другой диктатор в мире. <…> Очевидно, будущее бросает тень на настоящее. И искусство умеет проявить эту тень раньше, чем появится тот, кто ее отбрасывает» («Независимая газета», 1991, 9 июля).

Однако, когда глядишь на публикуемые впервые — поздние и исключенные — варианты в рабочих тетрадях 20-х годов, «тень настоящего» по-своему дерет по коже:

И сказал ягуар:
Я теперь комиссар,
Комиссар, комиссар, комиссарище
И прошу подчиняться, товарищи,
Становитесь, товарищи, в очередь!