Новгородский толмач

Это было уже не пожелание, а приказ. Мне ничего не оставалось, как приложить руку к груди и поклониться. Но ты можешь себе представить, с каким тяжелым сердцем я покидал покои княгини. Меня незаметно и против моей воли превращали в шпиона и доносчика. Елена Стефановна доверяет мне — как тяжело мне будет обмануть ее доверие. А если что-то и вправду случится с Дмитрием Ивановичем? Кто-то ведь должен быть объявлен виноватым. И сколько найдется «свидетелей», которые поцелуют крест на том, что своими глазами видели, как толмач из Посольского приказа отрезал локон волос у наследника для зловредного колдовства.

Кажется, мои письма к тебе все чаще кончаются на тревожной ноте. Но с кем же мне и делиться, как не с тобой, дорогая и любимая сестра?

Всегда сердцем с тобою, твой брат

С. З.

Эстонский дневник

Господи, молю Тебя: сделай так, чтобы она не плакала по ночам.

Каждый раз, когда я просыпаюсь и чувствую, что ее нет рядом, слух мой невольно напрягается и вскоре ловит это еле слышное, сдавленное рыдание, доносящееся из глубины дома.

Раньше я вставал, шел ощупью на звук, находил, пытался утешить. Теперь перестал. Что я могу сказать ей? Какими словами можно отогнать, вылечить горе, какими раскаленными щипцами извлечь стрелу скорби, пронзившую сердце? Но иногда мне кажется, что ее сердце болит не только о погибших. Есть в нем и более глубокий разлад, который я долго не мог разгадать.

Помнишь тех двух женщин, двух сестер, которые приютили Сына Твоего в своем доме в Вифании? И как одна сразу уселась у ног Его, чтобы слушать Его проповедь, а другая пожаловалась, что сестра не помогает ей готовить ужин и стелить постели?

Так вот, иногда мне кажется, что обе сестры живут в сердце моей жены Людмилы. Одна готова хлопотать с утра до вечера, пытается все успеть: если печет хлебы, то тут же греет воду для стирки, а если просеивает муку в решете, то обсевки не выбросит, а станет из них жарить пирожки, и сама научилась красить полотно и кроить рубашки, и при всем при этом не спускает глаз с ребенка. А другая сестра тут же рядом, смотрит на все это с досадой и скукой, все хочет взлететь над повседневной суетой — молитвой, песнопением, мечтой, — и иногда ей это удается, и жена моя замирает, не вынув рук из корыта, и до меня доносится:

Ты купеческая дочь!
Не ходи гулять в полночь,
Не ходи гулять в полночь,
Мимо моего двора
Не прокладывай следа…

Я осторожно подкрадываюсь, подслушиваю и вижу это разгладившееся лицо с закрытыми глазами, поднятое к Тебе. Но тут хлопотливая сестра пробуждается, корит певунью, и жена моя умолкает и в наказание себе поспешно начинает давить и колотить белье с удвоенной силой.

Я люблю обеих сестер, иногда пытаюсь мирить их, но в глубине души радуюсь тому, что это невозможно. Ибо их вечный раздор — это, наверное, и есть огонек души живой, угодный Тебе. Конечно, горе и годы почти смыли былую красоту Людмилы. Но велика же мудрость Твоя, отнимающая с годами женскую прелесть. Если бы они — умудренные и душевно богатые — сохраняли красоту и в старости, мы бы тянулись только к ним, пренебрегали бы молодыми, способными рожать, и род человеческий начал бы угасать.

«Влюбляться в немолодых — это только твой удел», — шепчет мне в уши коварный голос.

Возможно, и так. Однако был ведь и у меня, по крайней мере, один предшественник: греческий царь Эдип. Наверное, не внешней красотой прельстила его мать, на которой он женился, нарушив волю богов. Когда я совершаю что-то греховное, я готов принять наказание и раскаяться. Но добровольно изуродовать самого себя, ослепить? Нет, пусть это останется уделом язычников. Искупитель наш принес нам избавление и требует только одного: чтобы мы взирали на Творение Твое и на себя в нем открытым взором, не отводя его ни от ужасного, ни от укоряющего, ни от непостижимого.

Аминь.

Владиславу Ольгирдису, в Вильнюс из Москвы, осень 1485

Досточтимый брат Владислав!

Снова дымная туча войны затянула небо над этой многострадальной землей. И именно над той ее частью, откуда меньше всего можно было ждать беды. Вот уже полвека княжество Тверское безотказно выступает другом и союзником Москвы. В свое время князь Борис Александрович Тверской помог отцу нашего великого князя, Василию Темному, дал ему войско против его врагов в московской усобице. И во всех походах на Новгород, и в боях на Угре тверичи участвовали честно и смело.

Но где-то незаметно копились страхи, обиды, подозрения. А хитрые советники, в своих корыстных интересах, раздували их, нашептывая в княжьи уши ложь и клевету. В Москве стало известно о сношениях нынешнего князя Тверского, Михаила Борисовича, с вашим королем. Якобы велись уже переговоры о женитьбе Михаила Борисовича на дочери или внучке Казимира. Говорят, что на переговорах в Кракове поднимался уже вопрос и о переходе Михаила в католичество.