Новая жизнь Нефертити

С некоторых пор дядя Тимур трепещет от одного имени господина Лембита. Как сейчас помню их встречу: с порога дядя удивился, потом хорохорился, а затем попятился и влип в стену под взглядом сталелитейного пресса. Было странно видеть, как мой султаноподобный дядя вдруг сгорбился, вытаращил глаза и, сложив смуглые ладони, начал просить Роберта договориться — всего-то стоило напомнить о его участии в сговоре. Как подтвердил Макаров, дядя получил неплохие деньги за то, чтобы «создать невыносимые условия дома» мне.

По правде говоря, нет закона в Уголовном Кодексе, который требовал бы реального наказания за такой поступок, но дядя был юридически безграмотным. А потому сам испугался, сам принялся заискивающе оправдываться. Мне невольно вспомнились слова мадам Беттарид о том, как «готовы обманываться среднестатистические граждане, достаточно одного слова». Дядя попался на «мошенничество».

Вот так! Я ехала в Аксай с небольшим волнением и даже переживала, а оказалось смешно. Впрочем, после гробницы и запаха смерти в миллиметре от моей кожи всё остальное кажется пустяком, чем-то несущественным, как пшик. Глядя на дядю, на то, как он утверждал, кося чёрным глазом, нам обоим, что жалел меня и даже заботился, только чуть-чуть надавил, а «куда деваться, денег не хватало — столько ртов», я почему-то не чувствовала ни обиды, ни уважения. Дядя казался жалким и старым, обычный торговец с базара, привыкший торговаться и обменивать, и было неприятно, что некоторыми чертами он напоминал дедушку и папу.

«И чего обижаться, хорошо ведь получилось — тараторил дядя Тимур, — вон как девочка цветёт — здоровая, модная! Лучше ведь в Париж, чем в аул замуж, хотя и там…»

Роберт просто схватил его за грудки и встряхнул как следует. А потом, прижав к стене, в округлённые глаза напомнил ровным тоном автодорожного катка о правах человека, новых культурных устоях, современности и уголовном преследовании в случае принуждения и похищения вне зависимости от паспортного пола. Дядя сник и попросил прощения. Все говорят на разных языках — кому-то необходимо показать силу и место. Зато потом уже поговорили по-родственному, разлили чай в узбекские пиалы.

Мне было немного жаль покидать родные места, но я уже решила. К счастью, никто не мешал прощаться с комнатой, с домом и садом, в котором по-прежнему висели на верёвках стиранные штаны и халаты. Я погладила кряжистые стволы абрикос, обняла вишню, провела рукой по старому подоконнику, по которому привычно ползла к потолку шеренга деловитых муравьев. Затем собрала свои вещи, папины книги и беспрепятственно продала свою половину дома… дяде. По закону, у него был приоритет при покупке. Роберт ограничил сроки и пресёк попытки торговаться. Ещё день назад на словах нищий, как пустынный дервиш, дядя Тимур засуетился, что-то занял, что-то достал из кубышки, возможно, то что получил за свои проделки, и стал обладателем всего дома на улице с рытвинами, муравьями и чудесными алкоголиками. Тёти были счастливы, они напекли мне в дорогу кутабы с зеленью и положили в пластиковую коробку домашний чак-чак.

Я поняла, что люблю мой дом и даже их, таких неосознанных, хитроватых, «среднестатистических» и всё-таки родных, вот только дядю — не очень. Моя комната досталась кузине, впрочем, все эти месяцы она в ней и жила, тактично не трогая мои вещи. В глазах Джамили я была героиней, ничуть не меньше Валентины Терешковой, первой женщины, полетевшей в космос. Может быть, даже больше. «Я тоже так буду, как ты!» — кинулась она мне на шею на прощанье. А Роберт с лицом инквизитора напомнил дяде Тимуру о новых европейских традициях.

Светлая грусть поплыла за мной шлейфом и развеялась: мне было некогда грустить, начиналась новая жизнь. Я прыгнула в неё с головой, но теперь не бездумно, — рядом был Роберт. Он прошёл со мной через ад и не сдался ни на секунду. Жёсткий, непоколебимый и непробиваемый для всех, с напором перфоратора и пытливым умом, дома со мной он мягок, как сливочный сыр, и пылок в постели, как ураган. А главное, — он очень-очень добр ко мне, что бы ни происходило. Он любит мой плов и кофе без сахара, любит кино и ходить по музеям, из рубашек покупает только Лакост с крокодильчиком и звонит иногда в выходные родителям в Эстонию. От них чувствуется настоящее родительское тепло, которого мне так не хватает, папа Лембит молчун, зато мама та ещё говорунья, заядлая кошатница и цветочница. Роберт больше не спорит на тату, но дракона с ноги не вывел, потому что он мне нравится. Мой муж скатывает шарики из салфеток, когда думает, как скарабей Хепри, а учитывая специфику его работы, у нас чуть ли не ежедневно набирается целая горка в ведре для бумаг, хоть продавай. Когда он размышляет вечерами, я его не беспокою и чувствую себя немного мадам Мэгрэ, но особенно рада, когда Роберт начинает со мной советоваться, и даже принимает мои идеи. А ещё он так красиво смеётся! Я люблю его!

⁂