Новая жизнь Димки Шустрова

Но не все время Димка работал. Бывало, и целый час просидит без дела, смотрит, чем дядя Володя у своих тисков занимается. Или пойдет с ним к какому-нибудь станку, и опять наблюдает, как тот фрезерует или гонит стружку на токарном станке. Оказалось, дядя Володя умеет работать на всех станках, какие были в цехе. Димка этим очень гордился, но однажды все же с сомнением спросил:

— Неужели на всех, на всех умеете?

— Ну я, конечно, не фрезеровщик, не токарь, — сказал Сомов. — На всякую их тонкую и хитрую работу ума не хватит. А что попроще — отрезать, фаску снять, блеск резцом навести — это пожалуйста. Все станки в принципе одинаковы — инструмент режет металл.

Но Димка станков немного побаивался. Очень уж быстро крутятся, очень уж горячая, синяя от жара вьется из-под резца стружка. Да и дядя Володя иногда предупреждал, чтобы не стоял близко. А почему не стоять? Стружка не летит, вьется змейкой. Даже красиво, хотя и горячая она, острая. Но если не велит — то надо слушаться. Чтоб тот губастый, с шевелюрой опять не сказал, будто нечего ему делать здесь, мал еще, только поранится.

А через три дня мастер сказал, что Димке, как малолетнему, положен среди недели отпуск, и что гулять ему теперь целых четыре дня — до следующего понедельника.

— В футбол играть любишь? — сняв очки, спросил Никита Степанович и, кажется, впервые улыбнулся.

— Конечно, — ответил Димка.

— Вот и поиграй. Потом доложишь, сколько забил голов. До свидания, Шустров. — И мастер пожал Димке руку.

Так Димка оказался в отпуске.

Утром даже заскучал. Никого нет. Алена опять в магазин ушла. Лучше бы вместе с ней пойти, чем одному оставаться. Димка немножко побросал рыбам червяков, но они с обычной жадностью на червяков не бросились. Видно, Сомов, уходя на работу, их покормил. Глядя, как аппетитный, красный мотыль, резко извиваясь во все стороны, благополучно опустился на дно аквариума, Димка подумал: вот сейчас зароется в песок, и никто его не найдет. Нет, не успел. Углядел его большими глазищами черный телескоп, подплыл, и мотыля будто пылесосом в его открытый рот унесло.

Потом Димка на «троне» посидел, пощелкал выключателем березового торшера, послушал Колькины песни. Сходил на клубничную грядку, где нашел четыре ягоды и съел их. Остальные ягоды Алена уже успела собрать и положить в холодильник.

На веранде у тисков потоптался. Осмотрел крокодилову челюсть, которую дядя Володя начал выпиливать. Дело тут хитрое — внутри челюсти специальная ямка должна быть, где воздух станет собираться. Владимир Иванович и сам еще не знает, как лучше эту ямку выдолбить. Беда, если челюсть открываться не будет — вся работа насмарку. И мама засмеет. А самим разве не обидно!

Все же поработал Димка с полчасика, кое-где бугры подправил, пострашнее сделал.

После завтрака Алена пошла к своим цветам, а Димка вспомнил о письмах.

Любчику написал коротенькое — про технику. Ведь и у того главное в письме — о научном корабле. Конечно, если начать описывать все прессы, молоты и станки, которые Димка видел, и десяти страниц не хватило бы. Поэтому описал лишь кузнечный молот: что он делает, какая в нем сила. О себе сообщил: что работает на заводе слесарем. А сегодня — в отпуске. После чего и подписался лихо: «Шустров». Пусть Любчик гадает, как это вышло, что его лучший друг теперь занят таким серьезным делом.

Над письмом Марины сидел дальше. Но тоже таиться не стал. Сама же просила, чтобы писал, что захочет. А ему и хотелось — о заводе. Пришлось написать о том, где живет сейчас, кто его новый отец, и что есть у него теперь сестра, очень хорошая, умная, которая насадила столько цветов, что если их собрать в один букет, то Марине и двумя руками не поднять бы.

Написал о цветах, а тут и сама хозяйка вошла в комнату.

— Что это пишешь, не секрет? — Алена подсела рядышком.

— Письмо, — чуть покраснев, сказал Димка.

— Ах, письмо, — с любопытством протянула Алена. — Извини. Не буду мешать.

Хотя уходить ока не спешила, Димка сказал:

— А ты и не мешаешь. Я уже закончил… — И добавил, не поборов соблазна: — Как раз о твоих цветах написал.

— Что же ты написал?

— Что если их собрать, то пуда три будет, не поднимешь.

— Три не будет, — улыбнулась Алена. — А кому письмо?

— Я два написал. Другу своему — вместе за партой сидим — и… одной, из нашего класса. Марине.

— Ты дружишь с ней?

— Вообще… дружу. Хорошая девчонка. Веселая. Косы у нее. У тебя вот одна коса, а у нее две. Красивые, блестят.

Алена переложила толстую косу со спины на грудь, посмотрела, перевязала ленточку двойным бантом.

— И я могла бы две заплести.

— Заплети.

— А я не хочу! — упрямо сказала Алена и выставила вперед крутую ямочку на подбородке.

— А две зато лучше.

— Ах ты, ершик! А я все равно не хочу! Кому что нравится. На вкус, на цвет… Знаешь пословицу?.. Дима, — вдруг сказала она, — ты очень лохматый. Одна девочка спросила меня: «Что за лохмач в вашем доме живет?» Я говорю: «Никакой не лохмач! Очень хороший мальчик, мой брат». А все равно обидно… Давай сходим в парикмахерскую? И почтовый ящик там, письма бросишь.