— Лиза, остановись, — я сделал весьма слабую и не убедившую даже меня самого попытку отодвинуться. — Христом Богом прошу, остановись.
Вместо ответа она вытащила руки из-под моей куртки, положила мне на шею и заставила наклонить голову, после чего провела одной рукой по щеке, второй продолжая удерживать за шею, и прошептала прямо в губы.
— Зачем? Зачем останавливаться? — и правда, зачем, спросила меня крыша, прежде чем сорваться и со свистом улететь.
— Лиза, — я вжал ее в злосчастное дерево, и дал волю рукам и губам, проклиная зиму и то, что на нас так много одежды…
— Государь! Петр Алексеевич!
— Елизавета Петровна!
Взволнованные голоса ворвались в практически ничего не соображающий мозг, окатив как ведром ледяной воды. Что я творю? Я стою почти посреди чистого поля и тискаю собственную тетку там, где нас может увидеть огромное количество народа. Отпрянув от Елизаветы, я как мог дрожащими руками привел в порядок ее одежду, которую успел немного… хм… помять, и отпрыгнул еще дальше в сторону, застегивая на ходу куртку и поправляя шапку. Два шага, и я стою возле того места, где бросил на землю свои меховые перчатки.
— Мы здесь! — мой голос немного охрип, во рту пересохло, а тело ломило от нереализованного возбуждения. Зачерпнув пригоршней снег, я сунул комок в рот, и протер лицо, стараясь хоть немного успокоиться. Наши лошади стояли неподалеку, и Цезарь успокаивал кобылку Лизы, которая уже не дрожала, а старательно делала вид, что обиделась на его укус. Весна скоро, вот гормоны и взбесились, это если отбросить в сторону мои пятнадцать лет, я невесело усмехнулся и еще раз протер лицо снегом. На поляну вылетел отряд всадников. Петька соскочил с коня едва ли не на ходу, и сразу же бросился ко мне.
— Государь, что с тобой? Не расшибся?
— Нет, обошлось, — я повернулся к Лизе, увидев, что вокруг нее уже вовсю хлопочет Лесток. Судя по тому состоянию, в котором она пребывала, кому-то сегодня обломится весьма жаркая ночка. — Кобыла царевны понесла, насилу догнал. Все обошлось, Петька. Обошлось, — тут я увидел среди всадников, торопливо спешивавшихся, незнакомое лицо. — Кто это? — Шереметьев проследил за моим взглядом и поморщился.
— Шетарди это. Только приехал и сразу на охоту царскую увязался. Не посылать же его. Пришлось подле себя держать.
— Молодец, — я оперся Петьке на плечо, потому что ноги все еще дрожали. — Шетарди, значит. А англичане так никого, и не прислали. Не уважают они нас, Петруха, но ничего, будут уважать, это я тебе обещаю.
— Ваше императорское величество, — Шетарди спрыгнул со своего жеребца и склонился передо мной в глубоком поклоне, при этом он с явным неодобрением разглядывал мой наряд. Плевать. — Чудесный выстрел, я никогда такого не видел, а та храбрость, с которой вы рванули за княжной Елисаветой, когда ее лошадь обезумела, достойна самых высоких наград.
— Полноте, маркиз, — я вздохнул. Вот чему-чему, а языкам Петра учили на совесть. Он, а значит и я, знал их пять, включая сложнейшую латынь. И как при такой памяти и обучаемости он остался полуграмотным во всех остальных науках лично для меня удивительно. Шетарди распрямился, и расплылся в улыбке, как же император его титул знает. — Мой конь на тот момент был самым быстрым, и я находился к Елизавете ближе других, поэтому не нужно преувеличивать мои заслуги, — я повернулся к Петьке и спросил уже по-русски. — Медведя добили?
— Юдин. Злой был сильно, вот на звере и отыгрался.
— Ага, художника все обидеть могут. Но, если свой шедевр не перепишет, быть ему битым. По коням! — я махнул рукой и похромал к Цезарю. Похоже, что какую-то связку потянул. Что-то не везет мне с охотой. Да так не везет, что частенько мне подленькая такая мыслишка проскальзывает, объявить ее кощунством и запретить отдельным императорским указом. Надо будет обдумать на досуге, и уже не взлетев как обычно, а очень осторожно взобравшись в седло, я повернул Цезаря к дому.
Глава 11
— Шетарди засвидетельствовал свое почтение царевне Елизавете, — Ушаков закрыл папку и осторожно, словно великую драгоценность, к тому же очень хрупкую драгоценность, положил ее на стол.